Потомок Одина

Хирка содрогнулась. Что, если никто не собирался никого убивать? Колкагги никогда не промахиваются – об этом она слышала слишком часто. Может быть, они просто хотели выкурить её из города? Позаботиться о том, чтобы она покинула хорошо защищённые стены и отправилась в путь в одиночестве? Эта мысль не казалось совсем невероятной, как многие другие, посещавшие её в последние дни.

Низкая дверь отворилась, и из дома вышла Рамойя. Она несла два больших мешка с одеждой, по одному в каждой руке. Её обычные тонкие одежды сменила длинная кожаная куртка с меховой опушкой. Мех капюшона нимбом окружал тёмное лицо.

Хирка выпрямила спину и взглянула на Рамойю.

Будь твёрдой. Помни, что ты сильный слиятель.

Рамойя уронила один мешок на землю. Она нагнулась и медленно подняла его, возможно, для того, чтобы не смотреть на Хирку. Прошло какое-то время, прежде чем Рамойя выпрямилась. Она закрыла глаза.

– Я не хотела напугать тебя, – сказала Хирка.

– Нет, нет. Это… – она искала слова, а потом повернулась и указала на ущелье воронов. – Мы… Мне… надо было зайти…

– Ты – наставница воронов, Рамойя. Нигде не знают о воронах больше, чем в Равнхове, поэтому я думаю, ты часто заезжаешь сюда. Во всяком случае, я не вижу ничего странного в этом, и я не собираюсь никому рассказывать, что ты была здесь.

Рамойя посмотрела на неё взглядом, который оказалось трудно истолковать. Хирка постаралась улыбнуться ей спокойно и самоуверенно. Потом она продолжила, чтобы у Рамойи не было времени на размышления:

– Я поеду с тобой в Маннфаллу.

– Хирка, никому не будет пользы…

– Я поеду с тобой в Маннфаллу. Я обещала помочь Эйрику. Я не могу сделать этого здесь.

Под глазами у Рамойи были чёрные круги. В доме за её спиной дракон уже сожрал последнего воина в фальшивой песне Ветле. Хирка как могла старалась сыграть на всех струнах. Она развела руки немного в стороны, выпрямила спину и опустила подбородок. Ей надо казаться сильной, и она должна быть убедительной. Как по приказу, Куро крепче уцепился за её плечо и помахал крыльями.

– Не знаю, как ты это выяснила, Рамойя. Но ты знаешь, кто я. Ты знаешь, что я могу сделать. Я не могу рассказать тебе, что произойдёт, но всё должно случиться в Маннфалле. Положись на меня.

По лицу Рамойи пробежала тень облегчения. Она опустила мешки на землю. Миндалевидные глаза увлажнились, и она обняла Хирку. Куро посчитал себя лишним и скрылся за крышей.

– Я знала, – повторяла она шёпотом, уткнувшись в волосы Хирки.

Милость Свартэльда

Ример держал меч в вытянутой руке и кружил вокруг мастера Свартэльда. Он следил за своей техникой, зафиксировав запястье и надёжно ухватив рукоятку. Глаза Свартэльда горели белым на тёмном, обманчиво спокойном лице.

Лезвие меча Римера следовало за Свартэльдом. Он пытался держать его так, чтобы в любой момент клинок делил мастера ровно пополам. Эта задача требовала полной концентрации, а добиться её после сегодняшнего разговора с Илюме было нелегко. Ример никак не мог избавиться от мыслей о нём.

Мастер же, наоборот, мог позволить себе невнимательность. Он постоянно поглядывал куда-то мимо Римера. Раздвижные двери были открыты, и иногда Свартэльд опускал меч как будто для того, чтобы проследить за движением тумана между горами. Но Ример тренировался с ним три года и не давал себя обмануть. Если только он отведёт глаза и посмотрит на улицу, у мастера появится возможность для нападения. А Ример не мог себе позволить проиграть. Он должен добиться успеха первым. А потом он сможет просить о помощи, в которой нуждается.

Ример был напряжён. Тренироваться с мастером Свартэльдом было всё равно, что подняться на иной уровень. Пробудиться. Поток неусыпно присутствовал в воздухе – назойливое предупреждение, которое невыносимо обострило все чувства. Ветер охлаждает пот на лбу. Насекомые ползут в траве на улице. Всего лишь на секунду в поле зрения Римера попали корявые сосны, но он рассмотрел каждую иголку на каждой ветке. Цвета морской волны. Матовые. Покачиваются.

Он был босым и мог прочитать все истории, записанные на деревянном полу, как слепой читает кончиками пальцев. Колкагги оставляли свои следы на этом дереве сотни лет. Всё было записано зазубринами и царапинами. Победы и поражения, прогресс и унижения – они навсегда отпечатались на промасленном дубе, который не портился. Который отказывался выцветать и трескаться. Как Илюме.

Позволь Илюме быть Илюме и делай свою работу.