Потомок седьмой тысячи

Неаронов, как нашкодивший мальчишка, заерзал на стуле. Повернулся к Фомичеву, ища сочувствия. Андрей опустил глаза в пол.

— И вот вам благодарность! — трагически сказал студент. — Просим прощения, Леонид Николаевич, за вторжение. Пошли, господа…

Студенты и Фомичев поднялись уходить. Хозяин поспешно поднял руку.

— Зачем же так?.. — примирительно сказал он. — Ваша ссора, так и оставьте ее при себе. Коли пришли, будем беседовать.

Но, видимо, ни он, ни студенты не знали, как побороть неловкость. Разговора не получалось. Тогда хозяин достал из ящика стола книгу в коричневом переплете, долго что-то писал на первой странице. Не закрывая, подал Федору.

— Примите от Трефолева на добрую память. Может, что и найдете для себя.

Федор сконфуженно принял. Бросились в глаза размашистые, выведенные пером строчки:

Снежные сугробы, зимние метели
Завалили нам окно…
Мы бы и желали, мы бы и хотели,
Чтоб открылося оно.
Все не удается. Значит, руки слабы
У отцов и у мужей!
Верно, наши дочки, верно, наши бабы
Доберутся до ножей?
Подождем, ребята, капельку — немножко,
И с отчаянным бабьем
Мы в дрянном остроге ветхое окошко
Как-нибудь да разобьем!

Он неторопливо закрыл книгу, поглядел Трефолеву в глаза. Попытался объяснить:

— Не привык я к чтению. И хранить где — не знаю. Так что премного благодарен…

Погладил переплет и положил книгу на стол. Трефолев не настаивал, только и есть, что странно взглянул… Не будь студентов, Федор объяснил бы причину отказа подробнее: хватит с него и той книжки, что была отобрана в каморках. При них не хотелось открывать душу. Чутье подсказало ему, что в стихотворении, написанном, от руки, есть еще и какой-то другой смысл и что при случае — попади книга на глаза постороннему — можно снова сесть в тюрьму.

Хотя Трефолев и обиделся, но при прощании крепко пожал руку и сказал:

— Когда вам захочется, приходите еще.

Федор обещал.

На улице длинноволосый Неаронов надулся еще больше. Пробормотал, ни на кого не глядя:

— Поэт, можно сказать, дороже дорогих вручает подарок, а он чванится, отказывается…

— М-да, напрасно обидел старика, — поддержал его толстяк в пенсне и уже больше не вглядывался влюбленно в лицо Федору.

3

В последний день лета на Ивановском лугу, близ златоглавой церкви Иоанна Предтечи, с давних пор устраивались народные гулянья.

Еще за неделю до праздника со стороны луга стал доноситься стук топоров — плотники сколачивали качели, временные балаганы для распродажи мелкой домашней утвари, игрушек, ситца; строились блинные, чайные и прочие безобидные заведения. Ближе к Которосли, на возвышении, устраивался деревянный помост для духового оркестра фанагорийского полка. Полк квартировал неподалеку, в Николо-Мокринских казармах.

О празднике извещали зазывные афиши, расклеенные на всех городских улицах, висели они и в рабочей слободке.

Утро в день праздника выдалось сухое, хотя и ветреное. По утоптанной жухлой траве несло стружку, клочки бумаги. Вода в Которосли посерела от волн.

От фабрики через плотину валили густые толпы народа. Шли также по Большой Федоровской и возле Предтеченской церкви по наплавному мосту перебирались на луг. А от Спасской, Рождественской, Мышкинской улиц тянулись нескончаемым потоком городские жители. Народу собралось до десяти тысяч.

У балаганов — не протолкаться. Не то что покупать рвутся, — поглядеть, что там есть. Гомонят приказчики, расхваливая товар. Треплет на ветру вывешенный для глаза ситец: яркий — крупные красные розы, затейливые узоры; скромный — синий горошек по белу полю. Дразнят глянцем подвешенные за ушки хромовые сапоги.

У голубого с парусиновой хлопающей крышей балагана Федор примерял сыну обувку. Артемка сунул босые ноги в ботинки, зашнуровал и счастливо посмотрел на папаню, присевшего на корточках.

— Ну-ка топни, купец!

Артемка топнул. Ни капельки не жмут!

Федор расплатился. Взял еще с прилавка головной платок, что ярче. Может, порадуется Марфуша… Пошли искать своих. Наткнулись на крючников. Поздоровались. Афанасий Кропин спросил:

— С нами не хочешь?

— Некогда, — отговорился Федор. — Свои ждут.

— Иди, раз свои. Мы-то, оказывается, чужие…

Разошлись. Крючники заметно выделялись из толпы — не у каждого нашлась праздничная одежда. Их сторонились.

Тетка Александра, Екатерина Дерина и Марфуша пили чай за длинным, грубо сколоченным столом. Марфуша зарделась, когда Федор протянул ей платок. На голову надевать не стала, повязала на шею.

Он залюбовался ею.

— Будто к лицу? — проговорила она, краснея еще больше под его пристальным взглядом.

— Еще как к лицу… — Хотел позвать Марфушу прогуляться возле балаганов, но показались Василий Дерин и Андрей Фомичев с гармошкой. Василий поманил Федора к себе.

— Рыба по суху не ходит, — шепнул он, когда Федор подошел. — Выпить бы для веселья.