Потомство для зверя (ЛП)

Пот выступает у меня на лбу и стекает по спине. Должно быть, это запоздавшая реакция на утреннюю пробежку.

— Что сказала Мэйв? — спрашивает он.

— О чем? — пискнула я.

— О твоей жалобе, — отвечает он.

Все ответы испаряются из моего сознания, оставляя его пустым. Отличный вопрос. Я прошлась с женщиной по коридору и спросила только о ее связи с Конмаком. Эта короткая прогулка дала мне достаточно возможностей для получения информации о том, как сбежать, но я упустила их.

— Хочешь знать, что я думаю? — спросил он.

— Нет.

— Я оставил тебя умолять о моем члене.

Моя челюсть сжимается. Я даже не могу отрицать этого, потому что это правда.

— Я ничего такого не делала.

Конмак смеется, звук низкий и глубокий.

— Признайся. Ты хочешь, чтобы я перегнул тебя через стол и трахал, пока ты не выкрикнешь мое имя.

— Ты ошибаешься. Я бы никогда...

Он хватает меня за подбородок.

— Никогда. Не. Лги. Мне.

Мои ноздри раздуваются. Кем, блять, этот человек себя возомнил? Божий дар для пленных женщин? Он думает, что может дразнить и отказывать мне до тех пор, пока стокгольмский синдром не заставит меня наброситься на его член, но он ошибается.

— Любая похотливая женщина будет нести всякую чушь, когда у нее между ног находится мужская голова, — говорю я. — Это не так уж и сложно.

— Похотливая? — спрашивает он с усмешкой. — Ты даже не притворяешься девственницей.

Эти слова ударили как пощечина. Я понятия не имею, почему это так задевает. Моя рука поднимается, чтобы оттолкнуть его, но Конмак хватает меня за запястье и прижимает к книжной полке.

Я хочу выкрикнуть миллион вещей в его ненавистное лицо. Что я не продавала себя как девственницу. Что я не его кобыла, но боюсь, что меня вышвырнут и продадут тому, кто не станет тратить время на игры разума. Следующий мужчина может взять все, что захочет, включая мою жизнь.

— Отпусти меня, — говорю я.

— Нет, пока ты признаешься, зачем ты сюда пришла, — рычит он.

— Я говорила о еде. Я хочу порции поменьше.

— Что еще?

Он прижимает свою эрекцию к моему животу, и моя кровь кипит от возбуждения.

— И...

Перед глазами пляшут пятна, а по краям зрения ползет темнота. Я не могу понять, что это — начало панической атаки или мой организм перегревается, но мне нужно вырваться из этого безумия.

— И? — спрашивает он.

Мое горло наполняется стоном. Его член кажется еще больше. Мышцы моей киски сжимаются и болят, больше не пугаясь его размеров.

Я облизываю губы, и Конмак следит за этим движением.

— Ночнушка викторианской эпохи просто ужасна. Мне нужна своя одежда и косметика.

— Что еще?

Сама того не ведая, рука, не прижатая к книжной полке, поднимается к груди.

Губы Конмака кривятся в высокомерной улыбке.

По моим венам разливается жар, который расцветает на внешней стороне кожи. Это в равной степени раздражение и возбуждение. Этот ублюдок точно знает, чего я хочу.

Глава 10

Я думаю, как, черт возьми, я оказалась зажатой между книжной полкой и огромным телом Конмака, и чувствую себя настолько возбужденной, что зрение фокусируется лишь на нем.

Мои соски настолько твердые, что болят, и я почти уверена, что Конмак чувствует, как они вдавливаются в его грудь.

— Отстань от меня, — говорю я без всякого укора.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— На какой?

Он толкает свою длинную, толстую эрекцию мне в живот.

— Что. Ты. Хочешь?

Свое достоинство. Свою свободу. Самоуважение. Потому что я не могу реально хотеть, чтобы меня оттрахал одноглазый гигант, настолько свирепый, что его называют Зверем.

Рука на его груди опускается вниз. Конмак ослабляет давление, давая мне возможность ощутить стену мышц, составляющих его пресс.

Кроме Сайласа, я никогда не прикасалась к другому такому мужчине, но иногда представляла, что, если меня одолеет здоровяк. У Конмака тело боксера-тяжеловеса или одного из тех телевизионных рестлеров, которые становятся героями боевиков.

Он настолько физически подавляющий, что мои низменные инстинкты хотят подчиниться.

— Ничего, — говорю я.

Его глаза сужаются.

— Лгунья.

— Я сказала то, что хотела сказать, теперь отпусти меня, — я толкаю его в живот, но это все равно, что толкать стену.

— Зачем тебе два сына, если у тебя есть Гермиона?

Все следы его возбуждения исчезают, сменяясь холодной яростью. Он отступает назад, его взгляд вспыхивает.

— Не произноси её имени.

— Она твоя дочь? — спрашиваю я.

— Держись от нее подальше. Понятно?

— Или ты ее тоже купил?

Я жалею об этих словах, как только они срываются с губ. Рука Конмака вытягивается, как у кобры, и он обхватывает мою шею. Давление не сильное — я еще могу дышать, но сила, пульсирующая в этих пальцах, говорит о том, что он может раздавить мне горло.

Он наклоняется и сокращает расстояние, пока наши лица не оказываются в миллиметрах друг от друга.

— Не смей говорить об этой девочке, — рычит он.

— Почему?

Пальцы на моей шее сжимаются.

— Она. Не. Существует.

Я зажмуриваю глаза. Любой мужчина, пришедший на аукцион, где продают женщин, должен быть способен на все. Ему нельзя доверять. И уж тем более своей «сестре» по заключению. Вот черт. Может, мне стоило принять предложение Брианны позвонить ее мужу?