Потому что я – отец

Это крах. Чахлая надежда рухнула с этой новостью. Пока они были простой парочкой, этот союз в любой момент мог развалиться. Я не желал другу зла, но и от своей любви не спешил отказываться. Идеальный вариант: он устаёт от конфликтов, снова влюбляется, изменяет, и тут же появляюсь я, чтобы успокоить брошенную девушку. Классический сюжет.

Новость всё меняла. Да, это не приговор. Беременность может прерваться, парни иногда боятся ответственности, молодые нередко разводятся – жизнь знает тысячу способов разлучить родителей. Но это уже не те варианты, на которых я готов строить своё счастье. Для меня новость означала простую цепочку: беременность, свадьба, роды и долгая жизнь душа в душу.

Заперся в кабинке. Закрыл крышку унитаза, сел. Тут же вскочил. Нервно дёрнул дверцу, вышел. Хотелось орать и ударить кулаком в зеркало. Ограничился стеной. Вернулся к другу, потирая костяшки, дал себя напоить. Он что-то говорил, я не слушал. Первый раз сдался, лежа на лопатках. Жизнь обесценилась за несколько секунд.

Даже не представляю, сколько мы пили. Я задремал, он меня толкнул локтем.

– Братиш, ты, похоже, готов. Поехали домой.

– Поехали.

– О, а как же совесть? Она ж не пьянеет.

– Так ведь новость-то грандиозная.

– Вот тут ты прав, поддерживаю. Даже совести иногда должно быть совестно заявлять о бессовестном поступке.

Странные слова. В этой вычурной фразе, смертельно отравленной тавтологией, я различил стиль и любовь гедониста к жизни.

В другой день я бы не дал ему сесть за руль. Выслушивал даже оскорбления от них обоих, все знали, пьянка и машина в нашей компании несовместимы. В этот раз я не думал, что мы – угроза на колёсах. Жить не хотел, остальное – мелкая возня.

Мы оба неплохо водили. Только я всегда отличался повышенной дисциплиной, он же предугадыванием дорожной ситуации и непоколебимой уверенностью в своих способностях.

Машин немного, поздний вечер в середине недели. Он ехал быстро, уверяя, что «трезво оценивает свои пьяные возможности». Я не очень внимательно следил за дорогой. Глаза слипались. Прилечь бы.

В сотне метров до пешеходного перехода возникла фигура. Какой-то придурок выбежал на дорогу из-за стоявшего у бордюра фургона. Чёрная куртка, чёрные штаны. Освещение совсем слабое. Вряд ли мы могли из той ситуации выйти без потерь. Даже трезвость не спасла бы.

Инстинктивный удар по тормозам с опозданием, руль вправо. Повезло, мы ушли от столкновения с пешеходом, а дальше всё зависело от везения и пристёгнутых ремней. Стоит ли говорить, кто из нас пристёгивался всегда, а кто через раз. Сокрушительный удар в припаркованный автомобиль, тряхануло прилично. Страшная боль в правой руке. Хорошо помню капли его крови и свой крик. Смутные образы врачей, гаишников, наших родителей. Как я ни силился, не мог восстановить ночь после аварии и следующий день. Чётко отпечатались только хруст руки, последние мгновения жизни лучшего друга, его голова на руле, стеклянный взгляд, мои слёзы и ненависть к себе – я же никогда не позволял садиться ему пьяным за руль.

У сына мог быть отец. Его отец. Настоящий отец. Его убило моё равнодушие к жизни. И мальчик обрёл другого отца. Настоящего отца.

Так начался круг, замкнувшийся через двадцать лет: когда мы попали в аварию с сыном, я опять пережил день, который изменил всё.

* * *

В больнице я провалялся пару недель. Отделался скромно: закрытая черепно-мозговая травма и перелом руки. Рука до сих пор реагирует на погоду, ноет перед дождём, напоминая об аварии всю жизнь.

После выписки первым делом пошёл к ней. Моя любимая женщина держалась отстранённо, односложно отвечая на все заготовленные реплики. Даже небрежно собранные в хвост густые чёрные волосы гипнотизировали, мне хотелось обнять её крепко и зарыться в этих локонах.

Налила чай, я пытался заполнить неуместными фразами тишину между глотками. Мои слова напоминали сырые дрова, я неуклюже их подбрасывал в затухающий диалог, приближая кончину последнего огонька. Столкнувшись в очередной раз с её молчанием, я разглядывал узор на мощном дубовом столе. Угловатый, с толстой столешницей, внушительными ножками он напоминал мне «Хаммер» – изящность в нём не разглядишь, но его достоинство в основательности и грубой красоте. Этот деревянный богатырь, заполнявший практически всё пространство, – единственное, что мне нравилось на скромной кухоньке со скучными старыми зелёными обоями и аляповатым линолеумом. Повсюду разбросаны её рисунки – в основном натюрморты и пейзажи, акварелью и карандашом, проработанные и схематичные. Ей явно не нравится, что я разглядываю работы. Это только для себя. Сложила в стопку и убрала в шкафчик со специями.

Она избегала лишних слов, каждый её взгляд иллюстрировал упрёк. Я тянул время. Пока не выгнали, я в игре.

Наконец оперлась плечом о дребезжащий холодильник, украшенный парой примитивных магнитиков, и, скрестив руки на груди, перешла в наступление.

– Скажи, зачем ты пришёл.

– Мы не чужие друг другу. Погиб близкий нам человек.

– Как получилось, что вы ехали пьянющие в хлам?

– В смысле?

– Не делай вид, будто даже не понимаешь, о чём я.