Потому что я – отец

Так что же в большей степени влияет на человека: наследственность или воспитание? Что важнее – мои усилия или отцовская сперма; несмотря на гору прочитанных книг, я ничего не прояснил для себя. Дилемма казалась несправедливой, но я понимал: некоторые вещи передаются на каком-то совсем непостижимом мной уровне. Он от отца может унаследовать не только форму носа. Иногда дети умудряются копировать путь своих родителей, даже не зная их судьбу. Мне не хотелось, чтобы сын шёл по дороге своего отца.

Это мой ребёнок, но в дождливый день, когда руку ломит сильнее обычного, воспоминания особенно едки, настроение на нуле, я думал о том, что он должен быть похож на меня. Не лицом, так хотя бы мыслями и поступками.

Я не сдавался и учил его структурированности, обстоятельности, ответственности, пунктуальности. Я воспитывал его, пытаясь добиться усовершенствованной версии себя. Смотрел на него, и сквозь серьёзность, подаренную мной, всегда пробивалась чужая озорная улыбка. Точно не моя. И не улыбка матери.

Это раздолбайство в глазах мальчика узнать несложно. Я пытался бороться с этим налётом весёлого безразличия. Я воевал с ним не только потому, что оно мешает сосредоточенности – залогу любого большого успеха.

Глядя на улыбающегося юношу, трудно не вспомнить охламона с той фотографии на первой странице старого альбома. Весёлого, непоседливого, проклинавшего серьёзность – основу моей жизни. Я не мог претендовать на то, чтобы каждый прохожий восклицал, что мы с мелким – одно лицо. Поэтому надеялся обнаружить себя в его поступках и характере. И каждый раз, признавая своё поражение перед биологическим отцом, ревел от злости.

Самодовольная улыбка – как знамя покойного. Давно его нет в живых, но это знамя подхватил сын. И когда его губы обнажают ровные белые зубы, а в глазах появляется хитринка, я вижу усмешку друга над моими потугами.

Я вспоминаю про танцы. И готов цепляться за них, как за тростинку. Ведь без заложенных мной настойчивости и методичности не случилось бы проекта с золотым конфетти в финале. Но как под дых бьёт мысль, что танцы я никогда бы не выбрал. А вот мой друг – легко. Он занимался чем угодно, лишь бы на него смотрели, раскрыв рот. Шах и мат…

Всё меняется в момент ностальгии по нашей дружбе. Злость уходит.

Во взрослой, лишённой поэзии жизни мы стали бы идеальным дуэтом. Он бы придумывал, а я воплощал его задумки в жизнь. Мог получиться великий союз фантазёра и человека-действия. Чтобы создать что-то масштабное, нужны два компонента: неограниченное воображение и несгибаемая воля. Иногда эти дары достаются кому-то одному – этим счастливчикам предначертаны свершения. Мы же могли воспользоваться этими драгоценностями только в складчину. Наверное, ничего масштабного я в жизни не сделал, потому что одно из двух слагаемых успеха погибло с моим другом. Наш шанс заключался в сотрудничестве. Так, может быть, нашему наследнику выпадет счастье и честь объединить в себе эти элементы, необходимые для громкой победы?

Одержимость танцами – гены покинувшего этот мир молодым несчастного фантазёра, мечтавшего с высоты сцены ловить восхищённые взгляды публики, переплетённые с моим воспитанием, научившим тренироваться до изнеможения.

* * *

Тот вечер изменил всё. Забыть бы его, но двадцать лет не помогли, и ничто не поможет.

Звонок друга в конце рабочего дня. Довольный голос. Грандиозная новость! Нам надо обязательно встретиться. Сегодня же. Сейчас!

Заехал на машине. Молчаливый и взволнованный. Не спешил меня поразить. Приехали в любимый бар.

– Тачка-то зачем?

– А ты думал, я тебя на автобусе повезу? Расслабься, старина. Сегодня ломаем твои правила, совесть ты наша.

Как всегда, накурено. Несколько знакомых лиц. Садимся у окна. Крошки, нет салфеток. Официантка Оленька с радушной улыбкой уже плывёт к нам через весь зал, а я, зажав мизинцем край манжеты свитера, размашисто провожу рукой по деревянному столику. Можно начинать.

Друг без раздумий заказывает только бутылку коньяка и просит вернуться удивлённую Олю чуть позже. Наливает от души на двадцать минут разговора и требует: «Пьём сразу, без тостов и промедлений».

Пойло дерёт горло. Он тут же наливает, на этот раз меньше.

– Ты куда гонишь, бродяга?

– Узнаешь – поймёшь.

– Угу.

Мы выпили ещё, освоились в резко наступившем опьянении. Он попросил какую-то еду и уставился на меня. Никогда не умел делать вступление. К тому же, если новость грандиозная, зачем мучиться с плавной подводкой, сказал он. Правильно. Только мне бы она потребовалась.

– Короче, я стану отцом… Ты не рад за нас?

– Нет, что ты. Это очень мощно. Ты прав – грандиозная новость. Поздравляю.

Мы обнялись. Друг освободился и поспешно схватился за бутылку. Я воспользовался паузой, пока он выверял соответствующую первому тосту дозу, и сбежал в туалет.