Потому что люблю

— Каждая кривая на пленке шифрограммы требует десять-пятнадцать минут на дешифровку. На пленке таких кривых свыше десятка. А когда кончаются полеты, у командира эскадрильи свыше десяти таких пленок. Чтобы с ними разобраться, ему нужен рабочий день. А кроме этого, ему еще надо плановую таблицу составить, самому подготовиться к очередным полетам, решить кучу вопросов с механиками и техниками да побывать, как минимум, на одном совещании. Проясняется?

— Да.

— Нужен дешифратор. Чтоб заложить ленту, нажать кнопку — и все данные налицо: высота, скорость, количество оборотов турбины, частота пульса и так далее.

— Ясно, товарищ подполковник.

— Тогда накрываем стол. Вот и Пантелей…

За столом вспоминали всякие были и небылицы. Ната пела, Андрей и Пантелей подпевали ей. Пели про доброе и злое небо и про летчика, который является одновременно и другом неба, и его подданным.

— Предложение у меня есть, — тихо шепнул Андрей Виктору Гаю. — Дадим сейчас маме телеграмму: «Выезжай немедленно» — и точка. А?

Виктор Гай мгновенно представил, как Надя развернет бланк, побледнеет и бросится на аэродром. И будет всю дорогу думать, волноваться, то и дело причесывать свои короткие упрямые волосы, смотреть поминутно на часы, а в конце концов окажется, что вызвали ее от нечего делать.

— Заманчиво, Андрюшка, но ужасно глупо, — задумчиво ответил Виктор Гай.

И Андрей в тон ему продолжил:

— Рассудку вопреки, наперекор стихии…

А Виктору Гаю вдруг показалось, что нет на свете никакой Нади. Нет, не было и не будет. А был только давным-давно какой-то полусказочный-полуправдивый сон. И он поверил однажды в этот сон, а потом еще и еще вспоминал его и не заметил, как потерял грань между реальностью и фантазией.

И, поймав себя на этой мысли, Виктор Гай грустно улыбнулся и попытался разобраться в неожиданной путанице.

Кого он любит? Надю? Но выходит, что нельзя любить человека, если его нет рядом, если только осталась память о нем. Значит, он любит память. Но можно ли память любить? Ведь память не материальна. А что такое любовь? Что это за чувство, когда без всяких причин хочется одновременно и смеяться и плакать? Что это за чувство, которое не подвластно ни времени, ни расстоянию? Что это за чувство, с которым человек, даже умирая, называет себя счастливым и, потеряв любовь, даже будучи на вершине славы, остается несчастным? Знает ли кто-нибудь, почему появляется это чувство и почему уходит? И почему не хочет уходить, когда его гонят, бегут от него?

Глупые люди… Разве можно убежать от любви? Отказаться от нее? Легче отказаться от жизни.

Эх, Надюша, родной человек, почему ты не рядом?!

Разве можно придумать радость большую, чем радость прикосновения к тебе, чем счастье вдруг почувствовать в ладони твои прохладные пальцы, а у плеча твое маленькое доверчивое плечо?

Будет ли это когда-нибудь наяву? Или так и останется полусном-полуправдой?

…Тогда ему казалось, что дорога к счастью длинна до бесконечности, а само счастье как горизонт — чем сильнее к нему стремишься, тем быстрее убеждаешься, что достигнуть никогда не сможешь.

«Тогда…» Можно подумать, что теперь он думает иначе. Впрочем, он мог бы думать иначе, потому что многое изменилось в его судьбе, но изменилось и понимание счастья. И теперь, сравнивая эту простую в своей сложности категорию с горизонтом, он видел шире и глубже философский смысл своего сравнения: истинное счастье всегда на линии горизонта… Но человек эту истину игнорирует и рвется вперед — он не может согласиться с тем, что ему не удастся заглянуть за ту призрачную черту; человек борется, и эта борьба заполняет его до краев, эта борьба и зовется жизнью. Годы ожидания тоже были борьбой — сложной, изнурительной, нелегкой. Но они позади, и теперь о них можно думать с улыбкой.

Зато минуты ожидания генерала кажутся годами. Если бы знать, с какими новостями он прибудет на аэродром? Если бы знать!

ГЛАВА VII

Думая о своем личном, Виктор Антонович внимательно осмотрел левую ногу истребителя, потом правую, затем забрался в кабину и вместе с механиком по радио начал проверять радиооборудование.

Он полюбил самолеты с первого прикосновения к ним и сохранял эту преданность все минувшие годы. Он всегда знал самолет, а после академии его знания стали почти энциклопедическими. И если Виктор Антонович подходил во время регламента или обычного предполетного осмотра к машине, техники и механики встречали его дружелюбно — ему они могли задавать самые неожиданные вопросы, будучи всегда уверенными, что получат исчерпывающий ответ.

Молоденький радиомеханик и теперь не удивился. Помощь Виктора Антоновича он принял как должное. Дал ему один наушник и потребовал: не отвлекаться и внимательно слушать…

— Есть! — сказал Виктор Антонович на полном серьезе.

Подошел Пантелей с другими механиками, о чем-то посоветовались, облепили самолет и покатили по узкой дорожке. Виктор Антонович, услышав, как бетонная плита толкнула под колесо своим выступом, обернулся и вместо приветствия спросил:

— Куда это вы его?

— Двигатель погоняем, — ответил Пантелей.

— «Выбег» проверять будешь?