Потому что люблю

«Завтра или послезавтра беру отпуск, — подумал Виктор Антонович, — и поедем с Надей куда-нибудь в глушь, чтобы травы по грудь, и тихая, ласковая речка, и солнечная березовая роща, и ночь с ухающей совой, и солнечный воздух с утренним щебетанием птиц, и полный восторга сверкающий грибной дождь…»

Возле самолета его ждали Сирота, Пантелей и Наташа. Павел Иванович пошел ему навстречу, протянул руку и сразу спросил:

— Что он сказал?

Услышав этот вопрос, подошли Пантелей и Наташа. Виктор Антонович поманил ее пальцем, чтобы подошла еще ближе, затем сказал:

— В девятнадцать часов Надя прилетит. Если Андрей по пути из госпиталя завернет домой, он встретит ее. Но я прошу тебя — съезди к самолету. Возьмешь мою машину. И приезжайте прямо сюда. Идет?

— Да, — ответила она.

Виктор Антонович обвел всех взглядом, понял их нетерпение и сказал:

— Он знал Федора, знал его мать… видел Федора… десять лет назад. На авиационной выставке… А через месяц, говорит, Федор погиб…

Все смотрели на него молча и напряженно, ничего еще не понимая. Виктор Антонович догадался, что он не сказал им самое главное. То, что Федора нет уже давно в живых, никого не удивило, они подсознательно уже свыклись с этой мыслью, но кем был Федор после войны, что делал, — эти вопросы и для Сироты, и для Пантелея не потеряли остроты.

— Я говорил вам, что Федор не мог изменить, — не удержался от упрека Виктор Антонович, потому что годами копившаяся боль искала выхода.

Сказав это, он сразу же пожалел и уже мягче продолжал:

— Его готовили давно. И фронт он перелетел по заданию. Воспользовавшись заграничным наследством матери, устроился испытателем на военный авиационный завод. Он много сделал. И погиб во время испытательного полета — взорвался в воздухе. Погиб на посту…

— А мы ничего… И Надя… — Пантелей странно пожал плечами и растерянно замолчал.

— Погибшими считали. И Надю, и Андрея. Как и мы с тобой. А когда узнали, что живы, сказать ничего не могли. Помогали ей… В общем, поговорим еще. Генерал на обратном пути будет в полку. Не надо печалиться. Федор любил жизнь, хотел жить. Жить без войны. За это и погиб. Давайте будем работать. Начальство прибыло?

— На КП, — кивнул головой Сирота. Помолчав, посоветовал: — Я бы на твоем месте отказался от этой затеи. Даже если хорошо слетаешь — никому ничего не докажешь. Ты опытнейший летчик. И то, что можешь ты, другим не по зубам. Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Я первый это скажу.

Гай махнул рукой.

— Когда Нестеров сделал «петлю», говорили то же самое. А теперь? Так же было и со «штопором»… И так всегда будет. Если сумел один, сумеют многие. Докажу, Павел Иванович. Рано или поздно, но докажу.

— Лети, черт с тобой, — сказал Сирота и пошел на КП.

— Счастливо, — кивнул Пантелей.

— Мои приборы с вами, — скупо улыбнулась Ната, — значит, и я с вами.

Гай легко взобрался по стремянке в кабину, привычно окинул взглядом приборы, и они понимающе перемигнулись с ним.

Несколько нехитрых движений, и турбина, меняя регистр, быстро нашла свой тон. Словно обрадовавшись предстоящему полету, она запела легко и раздольно. Попробовал рули. Послушно, будто живые, качнулись элероны, стабилизатор и руль поворота. Пантелей убрал из-под колес колодки, дал знак на проверку тормозов.

Гай прижал пальцами один из рычагов на ручке и дал газ. Турбина с готовностью подхватила машину, но тормозные тиски мертвой хваткой держали колеса, и самолет, обиженно клюнув носом, присел, подрожал от напряжения, сдался.

Когда же в наушниках прозвучало: «Двадцать пятый, вам взлет», — Виктор Антонович включил форсаж и мгновенно ощутил, как его вдавило в спинку сиденья, как освещенные косыми лучами солнца квадраты бетона серой лентой рванулись под самолет. Через несколько секунд густая синяя бесконечность подняла его над миром и как бы остановила движение. Далеко внизу мигали огнями населенные пункты — села, города.

А он забирался все выше, и выше, и выше. Глаза летчика привычно перескакивали с одного прибора на другой, автоматически фиксируя в сознании параметры полета. Курс — 270. Все верно. Высота — двенадцать тысяч. Мало. Угол набора — нормальный. Давление в порядке… Если самолет из Новосибирска не опаздывает, Надя где-то совсем рядом, в воздухе.

— «Двадцать пятый», вы в зоне, выполняйте режим.

— «Клубничный», я «двадцать пятый». Вас понял.

Виктор Антонович перевел машину в горизонтальный полет и снова включил форсажный режим. Стрелка махметра быстро пошла вверх, и, когда скорости самолета и звука сравнялись, указатели на приборах вздрогнули и снова-замерли. Все. Полет продолжался за звуковым барьером.

«…А самолет из Новосибирска, наверное, уже пошел на снижение…»

Виктор Антонович на мгновение ощутил за спиной растущую тишину. Ему вдруг почудилось, что нет никакой земли, никакого самолета, а только он и густо-синий металлический купол, с проеденными временем редкими дырочками, сквозь которые слабо пробивался мигающий свет.