Потому что люблю

Случиться, конечно, может что угодно. Сядет — расскажет…

Муравьев не допускал мысли, что с Женькой Шелестом может произойти несчастье. Ну, поцарапает обшивку, что-то сломает в машине, пусть даже шишку на лбу заработает, но Женька есть Женька…

У входа на КП Муравьев столкнулся с Толей Жуком. Его вызывал Белый.

— Не знаешь зачем? — Лицо у Толи было растерянное и жалкое. — Обругал и приказал немедленно на КП…

— Шасси у Шелеста не выпускаются.

— Шасси? — Техник побледнел и остановился. — Не знаю. Проверял все сам. Все проверял. Понимаешь, все! И все было надежно. Не знаю.

Они вместе поднялись на вышку. Муравьев вошел первым, Толя Жук — следом. Белый навалился грудью на стол и, не отрывая от губ микрофон, следил исподлобья за самолетом Шелеста. Лицо его было спокойным, только, может быть, губы чуть плотнее сжаты да брови круче сошлись у переносицы.

Он коротко глянул на Муравьева.

— Как проходил полет?

— Нормально, товарищ командир.

— Старший лейтенант Жук, — в голосе Белого зазвучала сталь, — на вашей машине отказ. Шасси неисправно. В чем дело?

— Не знаю.

— Очень плохо.

— При осмотре все было в норме.

— А при посадке — отказ.

— Я доложу после осмотра самолета.

— Если будет что осматривать… Можете идти.

Толя еще ниже опустил голову, буркнул «есть!» и неслышно вышел.

С вышки было хорошо видно, как весть о случившейся беде собрала людей в небольшие кучки, заставила тревожно глядеть в небо. Напряглись в готовности пожарные и санитарные машины. Шелест заходил на посадку, и в нависшей над аэродромом тишине чудилось нечто зловещее.

Муравьев мысленно прикинул, в каком месте может шлепнуться самолет, и пошел к бетонке — вдруг понадобится помощь. Кто-то крикнул ему, что там опасно, но крикнул очень неуверенно, и Муравьев не остановился. Конечно, опасно. Но разве Женьке не опаснее? В сто раз! И все-таки он решился. А наверное, не следовало. Еще ему, Муравьеву, на такие штучки можно соглашаться — он дублер. Женьке не стоило. Это точно.

В непривычной тишине аэродрома Муравьев услышал частые удары своего сердца. До сих пор ему не доводилось видеть смертельную опасность в такой непосредственной близости. Гибель Миши Горелова он мог представить только по скупым рассказам очевидцев. Теперь же ему стало страшно, воображение не дремало и подбрасывало картинки кошмарнее одна другой. То ему виделось, как самолет на ураганной скорости врезается в землю и мгновенно окутывается дымом взрыва, то он кувыркается, разваливаясь на части и кромсая летчика на глазах тревожно застывших людей, то просто капотирует, раздавив своей тяжестью пилота… Видеть окровавленное и безжизненное тело Женьки было выше сил, и Муравьев упрямо тряс головою, стараясь стряхнуть навязчивые картины. Как ему сейчас хотелось, чтобы все завершилось благополучно!

…С опущенными закрылками и убранными шасси приближающийся к земле самолет казался непривычно странным. Он шел не на полосу, а чуть левее, на зеленое поле. Шел тихо и напряженно, высоко задрав нос с нелепо торчащей передней стойкой. У самой земли выровнялся, оборвал свой звенящий свист и, рванув хвостом травяной грунт, юзом, с какими-то странными виляниями потащился вперед. Серый взрыв пыли взметнулся к небу длинным занавесом и оборвался так же неожиданно, как появился. К замершему с поднятым вверх крылом самолету со всех сторон бежали люди, мчались пожарные и санитарные машины, раздирая тишину сиренами. Безветрие вяло и неохотно отводило в сторону пыль, но все уже издали увидели, что Шелест открыл «фонарь» кабины и помахал рукой. Потом его качали, несли к КП, не выпускали из объятий. Муравьев вдруг почувствовал, как под сердцем образовалась сосущая пустота, а мышцы ног обмякли и перестали повиноваться. Он видел, что Шелест ищет его глазами, хочет что-то спросить или сам ждет каких-то слов, но у него не было ни сил, ни слов. Он лег в траву, закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Полежав, пошел в стартовый домик и позвонил на завод Вере.

Трубку долго не поднимали, и Муравьев уже хотел перезвонить, но где-то далеко услышал возбужденный Верин голос:

— Егорова слушает.

— Здравствуй, Егорова. Муравьев на проводе.

— Эх ты, Муравьев! — сказала Вера с упреком.

— Я сегодня приду к тебе.

— Серьезно?

— Когда ты с работы?..

— Около шести вечера…

— Значит, в восемнадцать. До встречи, Егорова.

— До встречи, Муравьев.

Он повесил трубку и сразу почувствовал приятное облегчение. Теперь ему захотелось увидеть Женьку, хлопнуть его по плечу и, может быть, даже обнять. Ведь он все-таки молодец, черт кривоногий! Посадить вот так, как он, машину надо уметь. Муравьев попытался представить, что бы делал он, случись такой же отказ, как у Шелеста. Ему стало не по себе. Конечно, сажал бы на пузо, и, наверное, все получилось бы нормально, но лучше пусть этого не будет. Лучше садиться на колеса.

Когда Муравьев вышел из стартового домика, личный состав полка строился на площадке возле командного пункта. Муравьев встал на свое место рядом с Шелестом, толкнул его локтем в бок, улыбнулся:

— Молоток.

Шелест ничего не ответил, только смущенно моргнул и кивнул подбородком.