Потоп

— Мосци-панове, я первый бы плакал вместе с вами, если бы дело шло о несчастии Речи Посполитой; но она от этого не пострадает, а лишь переменит правителя. Вместо неудачника Яна Казимира у ней королем будет великий и счастливый воин. Я вижу уже все войны оконченными и всех неприятелей разбитыми.

— Вы правы, ваше сиятельство! — ответил Щанецкий. — То же самое говорили Радзейовский и Опалинский под Устьем!.. Итак, возрадуемся, Панове! На погибель Яну Казимиру!

Сказав это, Щанецкий с шумом оттолкнул стул и вышел из комнаты.

— Вин самых лучших, — крикнул князь, — какие только есть в погребах! Маршал побежал исполнять его приказания. В зале поднялся шум. Когда первое впечатление прошло, шляхта начала обсуждать полученные новости.

Вдруг в залу вкатили бочки с вином и начали их вскрывать. Настроение поднялось и становилось все лучше.

Все чаще слышались слова: «Свершилось!», «Может, и к лучшему!», «Нужно с этим мириться!», «Князь-гетман не даст нас в обиду!», «Нам лучше, чем другим…», «Да здравствует Януш Радзивилл, наш воевода, гетман и князь!»

— Великий князь литовский! — снова воскликнул Южиц.

Но на этот раз этот возглас не сопровождался ни молчанием, ни смехом, — напротив, несколько десятков хриплых голосов закричали изо всей мочи:

— Мы от всего сердца этого желаем! Пусть он царствует над нами! Магнат встал с багрово-красным лицом.

— Благодарю вас, братья, — спокойно ответил он. В зале стало невыносимо душно.

Панна Александра нагнулась к мечнику и сказала:

— Мне дурно, пойдем отсюда!

Лицо ее было бледно, на лбу выступили капли пота. Но мечник искоса поглядывал на гетмана, боясь, как бы его уход не вызвал его гнева. В поле он был храбрый солдат, но гетмана боялся как огня. К довершению же всего князь в эту минуту сказал:

— Враг мой тот, кто не выпьет со мной до дна всех тостов, — я сегодня весел!

— Слышишь? — сказал мечник.

— Но я не могу, мне дурно, дядя! — сказала умоляющим голосом Оленька.

— Так уходи одна, — отвечал мечник.

Панна встала, стараясь пройти незамеченной, но вдруг почувствовала сильную слабость и схватилась за спинку стула. В эту минуту ее поддержали чьи-то сильные руки.

— Я провожу вас, ваць-панна! — сказал пан Андрей.

И, не дожидаясь разрешения, он обнял ее стан; но не успели они дойти до дверей, как она упала без чувств к нему на руки. Он взял ее на руки, как ребенка, и вынес из залы.

XXIII

В тот же вечер, после бала, пан Андрей во что бы то ни стало хотел видеться с князем, но ему ответили, что князь занят разговором с Суханцем. Он пришел на следующее утро и был тотчас принят.

— Я к вашему сиятельству с просьбой, — сказал он.

— В чем дело?

— Я не могу здесь дольше оставаться. Каждый день приносит мне все новые страдания. Мне здесь нечего делать. Выдумайте для меня какое-нибудь поручение; отправьте, куда хотите. Я слышал, что вы отправляете войска против Золотаренки; отправьте меня с ними.

— Золотаренко рад бы пощипать нас, да это ему не удастся, ибо мы под протекторатом шведов, а без шведов мы на него идти не можем… Граф Магнус слишком медлит, и я знаю почему. Он не доверяет мне. А разве тебе уж так плохо в Кейданах?

— Вы милостивы ко мне, ваше сиятельство, но все-таки мне так плохо, что я и сказать не сумею. Правду говоря, я думал, что все будет иначе. Я думал, что мы будем драться, жить постоянно в огне и в дыму, день и ночь на седле. Для такой жизни меня Бог и создал. А тут — сиди и слушай диспуты, сиди сложа руки или бей своих… Я больше не могу. Лучше уж смерть!

— Я знаю причину этого отчаяния. Все это любовь, и больше ничего. Состаришься, так сам будешь смеяться над этими муками! Видел я вчера, как вы косились друг на друга.

— Что мне она и что я ей! Между нами все кончено!

— А что это, она вчера заболела?

— Да.

Князь помолчал.

— Я уж говорил тебе и еще раз повторяю, — сказал он, — бери ее, если хочешь, волей или неволей. Я велю вас обвенчать. Поплачет немножко, покричит, но это ничего. После венца возьмешь ее к себе, и если она на другой день будет плакать, то ты…

— Я прошу ваше сиятельство дать мне какое-нибудь поручение, а не венчать меня! — резко ответил Кмициц.

— Значит, ты ее не хочешь?

— Не хочу! Ни я ее, ни она меня. Пусть сердце у меня разорвется от боли, но не стану ее ни о чем просить. Я хотел бы уехать как можно дальше, чтобы обо всем забыть, иначе я с ума сойду! Здесь у меня нет никакого дела, а безделье хуже всего! Вспомните, мосци-князь, как вам вчера было тяжело, пока не пришли хорошие известия. Так и со мной. Что мне делать? Схватиться за голову и держать ее, чтобы она не лопнула от горьких мыслей? Чего мне сидеть? Бог знает, что это за время, что за война, которой я до сих пор не могу понять… И от этого мне еще тяжелей. Клянусь Богом, если вы, ваше сиятельство, меня куда-нибудь не отправите, то я сбегу, соберу ватагу и буду бить…

— Кого? — спросил князь.

— Кого? Пойду под Вильну и буду там щипать, как щипал Хованского. Дайте мне мой полк, тогда и война начнется.

— Твой полк нужен мне против внутреннего врага.