Потоп

— Да ведь это же мука сидеть в Кейданах сложа руки или гоняться за Володыевским, которому я предпочел бы быть товарищем.

— У меня есть для тебя дело, — ответил князь. — Под Вильну я тебя не пущу и войска тебе не дам. Если же ты поступишь вопреки моей воле и, собрав ватагу, уйдешь, то знай, что не будешь больше состоять на моей службе.

— Но буду служить отчизне!

— Отчизне служит тот, кто служит мне! Я уже раз убедил тебя в этом. Припомни также, что ты дал мне клятву! Наконец, как волонтер, ты выйдешь из-под моего покровительства, а тогда тебя ожидает суд с его приговорами. Для своего же блага ты не должен этого делать.

— Что суд для меня теперь?

— За Ковной ничего, но здесь, где еще спокойно, он не перестал действовать. Ты можешь не явиться, но приговоры будут приведены в исполнение, когда все успокоится; а ляуданская шляхта позаботится, чтобы о тебе не забыли.

— Говоря по совести, ваше сиятельство, я подчинюсь им беспрекословно. Раньше я готов был вести войну со всей Речью Посполитой и придавал такое же значение приговорам, как покойный Лащ, который велел ими подшить свою шубу… Но теперь у меня на совести какой-то нарыв, а душевное беспокойство его только бередит!

— Не думай об этом! Я уже сказал тебе, что если ты хочешь отсюда уехать, то у меня есть для тебя очень важное поручение. Гангофу очень хочется получить его, но он для этого не годится. Мне нужно послать туда человека влиятельного, с известным именем, и поляка, который бы сам по себе мог доказать, что не все еще меня покинули и что есть еще богатые граждане, которые на моей стороне. Ты для этого как раз годишься: ты и храбр, и предпочитаешь, чтобы тебе кланялись, чем кланяться самому!

— В чем же дело, ваше сиятельство?

— Нужно ехать очень далеко!

— Я сегодня же буду готов.

— И на свой счет, у меня сейчас денег мало. Одни поместья захватил неприятель, другие — грабят свои; все войско, которое осталось со мной, содержится на мой счет; подскарбий же, который сидит у меня под замком, не дает ни гроша, и не потому, что не хочет, а потому, что вряд ли у него что-нибудь есть. Положим, я пользуюсь общественными деньгами, не спрашивая, но много ли их. От шведов можно получить все, кроме денег, у них у самих руки дрожат при виде монеты!

— Вы напрасно говорите об этом! Если я поеду, то не иначе как на свой счет.

— Но там нужно показать себя и денег не жалеть.

— Я ничего не пожалею!

Лицо гетмана прояснилось, у него в самом деле не было наличных денег, хотя он недавно ограбил Вильну, да притом был большой скряга. Но действительно, его огромные имения, начиная от границ Инфляндии, до Киева, Смоленска и Мазовии, не давали дохода.

— Вот это хорошо! — ответил он. — Гангоф сейчас бы заглянул мне в карман, но ты другой человек. Вот в чем дело, слушай внимательно!

— Слушаю.

— Прежде всего ты поедешь на Полесье. Дорога опасная, там ты можешь всюду натолкнуться на конфедератов. Изворачивайся как знаешь! Яков Кмициц, может, тебя и пощадит, но берегись Гороткевича, Жиромского, а особенно Володыевского с его ляуданской компанией.

— Я уже был в их руках, и со мной ничего не случилось!

— И прекрасно. Заедешь в Заблудово к Герасимовичу. Вели ему собрать с моих имений как можно больше денег, подати и все прислать мне, только не сюда, а в Тыльцу, где мой обоз. Что возможно, пусть заложит или возьмет взаймы у жидов. Во-вторых, пусть подумает о конфедератах, как бы их извести. Но это уж не твоя забота, я дам ему особые инструкции. Ты ему передай письмо и тотчас отправляйся в Тыкоцин к князю Богуславу.

Гетман замолчал и стал тяжело дышать, продолжительный разговор утомлял его. Кмициц так и пожирал его глазами — душа рвалась к отъезду, он чувствовал, что это путешествие, полное неожиданных приключений, будет целебным бальзамом для его душевных страданий. Через минуту гетман продолжал: