Потревоженные тени

В конце ужина от выпитого вина почти все мужчины повеселели, начались громкие разговоры, шутки, смех. Дамы ушли. Матушка посоветовала и мне уходить спать. В столовой оставалась одна мужская компания, и в ней порядочно-таки подвыпивший (ему все подливал Григорий Николаевич) Евстигней Лукич.

Моя комната, где я спал, была недалеко от столовой, и я так и заснул, а они всё разговаривали, рассказывали, шумели и хохотали.

VII

Утром я проснулся довольно рано, умылся, оделся, вошел в зал, намереваясь пройти через балкон в сад, и вдруг, к удивлению моему, встретил тоже уже вставшего дядю Сергея Павловича в халате и страшно взбешенного.

Он мельком поздоровался со мною и продолжал что-то толковать с лакеями, стоявшими тут со щетками, тряпками и тазами.

— Так где же он? — спрашивал дядя.

— Да нет-с его. Искали везде — и в саду и на дворе. Пальто и фуражка его тут, в передней.

— Этакий свинья! Отыщите мне его непременно. Не сбежал же он, — говорил дядя.

Лакеи, полусерьезно-полуулыбаясь, продолжали уверять, что везде уже его искали, — нет, не нашли, и никто не видал его: как в воду канул...

В это время вошел в зал, тоже в халате, еще кто-то из гостей, и дядя стал объяснять происшествие.

— Чарыков пропал. Скрылся неизвестно куда, — говорил дядя. — Черт бы с ним совсем, но что он тут наделал. Он мне весь кабинет загадил. Я вхожу сегодня — не продохнуть... А его самого нет... Оказывается, вчера после ужина, как ушли, его никто не заметил, он и проспал всю ночь на диване, а сегодня рано проснулся, увидал, что наделал, и скрылся...

Сосед принялся смеяться, а дядя обиженным и раздраженным голосом возразил:

— Я терпеть не могу этих шуток. Это все Григорий Николаевич. Подсыпает ему всякой дряни в вино, с ним бог знает что и делается. Ну что за мерзости! Теперь в кабинет войти нельзя...

Вдруг в отворенной балконной двери показалась странная личность, не то одетая, не то завернутая во что-то белое, и с обеих сторон лакеи.

— Где его нашли? — крикнул дядя.

— На речке, на плоту... Мылся, — отвечали, едва сдерживаясь от смеха, лакеи.

Человек, завернутый в белое, медленно подавался, упираясь; лакеи его подталкивали.

Это был Чарыков. Страшно испуганное и болезненно-бледное лицо его осунулось еще более, и какая-то мертвенная синева покрывала его; глаза ввалились еще глубже во впадины и глядели оттуда с неизобразимым испугом.

— Ты это что же?.. В хлев приехал? — обратился к нему дядя.

Чарыков молчал.

— Напивается до бесчувствия и потом...

Чарыков стал опускаться на колени.

— Скотина ты этакая! Не нужно этого! — крикнул дядя. — Поднимите его!

Лакеи его подняли.

— Ты понимаешь свой поступок? — продолжал дядя. — За это что с тобою, по-настоящему, надо сделать? Носом тебя туда...

Чарыков заплакал.

— Григорий Николаевич всё подливают мне и порошки какие-то сыплют, — оправдывался он.

— А ты и рад! Шута из себя корчить! А тоже дворянин!

Дядя смотрел на него с презрением, брезгливо, но сердце у него, видимо, уж прошло. Стоявший тут сосед смотрел на всю эту сцену и улыбался.

В это время через зал, выскочив из угольной, пробежала одна из трехцветных тетушкиных кошек, очевидно тоже сделавшая «шалость», и за ней с тряпкой побежал было лакей.

Вдруг Чарыков гробовым голосом, сквозь слезы и как-то торжественно, воскликнул:

— И разве это я нарочно! И что ж тут позорного для вашего дома?.. Собакам — можно... Кошкам — можно... А дворянину — нельзя!..

Дядя точно остолбенел от удивления и молча долго смотрел на него. Собравшиеся соседи разразились хохотом. Лакеи закрыли рты руками и еле держались от смеха.

— Фу, негодяй! — проговорил наконец дядя, посмотрел на смеявшиеся, пожал плечами и ушел из зала.

Лакеи куда-то повели Чарыкова.

Он сделался, благодаря этой выходке, героем дня в этот день.

Начавшие с утра съезжаться соседи, узнавая о сравнении, сделанном Чарыковым, приходили в восторг и хохотали. Приезжали следующие, узнавали и тоже восторгались и хохотали. Приехали, наконец, почетнейшие люди в уезде и тоже были в восхищении от сравнения Чарыкова...

По секрету кто-то сообщил об этом и дамам, те делали гримасы и тоже смеялись.

За час или за два до обеда приехал губернатор, объезжавший в это время вверенную ему губернию для ревизии; дядя шутя рассказал ему о происшествии, и губернатор пришел в восторг.

— Покажите мне его. Где он?

Позвали и привели Чарыкова.

— Этот самый? — вглядываясь в него в монокль, спросил губернатор.

— Этот самый.

— Как это вы выразились? Собакам — можно... кошкам — можно... а дворянину — нельзя...

— Точно так.

— И вы завидуете по этому случаю кошкам и собакам?

— Точно так.

— И желали бы быть на их месте для этого?

— Точно так.

— Пользоваться этими их правами?

— Точно так, ваше превосходительство.

— Вот пример, — сказал губернатор, — до чего может опуститься человек, будучи даже дворянином...

Один только архиерей, разъезжавший по епархии, подобно губернатору, для ревизии и тоже заехавший на именины к предводителю, когда ему в виде шутки рассказали о сравнении, сделанном Чарыковым, сделал серьезное и грустное лицо и проговорил: