Потревоженные тени

Когда мы порядочно уж отъехали от Знаменского и вдали виднелся наш сад, наш дом, наша усадьба, лошади пошли шагом, а Никифор, обернувшись с козел ко мне, начал говорить со мной через маленькое окошко, что в карете, позади козел.

— Вы всё как есть, всё говорите по правде, как было: как он нас увидал на мосту, как зазвал к себе, как приказал карете ехать во двор, а сам с вами пошел в сад. Все, все, как было, говорите! Ничего, все равно не скроешь; хуже только напутаем!

Я молчал. Он поговорил мне еще, как бы с намерением успокоить, ободрить меня. Лошади опять пошли рысью, и скоро мы были дома.

На крыльце нас встретил отец. Ему были поданы беговые дрожки, на которых он обыкновенно езжал в поле, и, очевидно, он собирался сейчас ехать. Он с удивлением смотрел па нас.

— Откуда это вы? — услыхал я, как только остановились лошади.

Никифор ему что-то ответил.

— Откуда? — переспросил отец, очевидно не расслышавший или не понявший, каким таким образом мы попали к Емельянинову.

Никифор спрыгнул с козел, отворил карету и выпустил меня. Отец потянулся было ко мне, но вдруг с испуганным лицом становился.

— Что с тобой?

— Я — ничего! — ответил я.

— Он болен? Что с ним? — переводя глаза на Никифора, продолжал отец.

— Теперь отходили... А то, действительно...

— Да что такое было? Я ничего не понимаю! Как вы попали к Емельянинову? А мсье Рамбо где же?

— Они там остались, в Знаменском, — тихим голосом и с печальным видом начал Никифор.

Отец вскинул плечами, дескать, «ничего не понимаю», махнул рукой и, обняв меня, повел в дом.

— Как вы попали туда, к Емельянинову, в Знаменское? — спрашивал он меня дорогой, в надежде, вероятно, лучше и скорее добиться от меня, в чем дело и как все случилось.

— Мы ехали вчера от дяди и встретили его на мосту. Ну, он нас и пригласил, — отвечал я.

— И что ж вы у него делали? Ведь это вчера было? Ты болен! У тебя лицо какое!

— Нет, ничего.

— А что было с тобой?

— Я не помню, что. Мне вина всё наливали.

Отец помолчал и крикнул:

— Никифор!

Явился Никифор.

— Что там такое было? Ты что видел?

— Я ничего не видал-с, — отвечал Никифор. — Это все у них там, в саду, было. Они там с мусье Рамбо были. Мне как же туда было пойти! И потом за ужином...

— Да что же такое было?! — продолжал допытываться отец, очевидно уже начинавший догадываться о том, что такое происходило у Емельянинова и чего мы там были свидетелями и зрителями.

— Там у него представление какое-нибудь было? Что там такое было? — опять обратился он ко мне.

— Было представление.

— Что ж такое?

— Танцы, а потом...

Я замялся. Он с грустным лицом, как будто несчастье или горе какое узнал, смотрел на меня.

— А потом? — повторил он.

— А потом был праздник Венеры, — сказал я и почему-то добавил: — Тоже в саду, в костюмах и с факелами.

— И ты все это видел! — воскликнул вдруг он. Еще участвовал, пожалуй!

— Да, они меня повели...

— Кто они — Рамбо и Емельянинов?

Я хотел было сказать откровенно, как все было с «русалочкой-рыбачкой», но у меня положительно не хватило на это духу. Я чувствовал, что никак и ни за что не решусь в этом признаться, не только не начну сам об этом рассказывать. И потом, как же я так выдам ее, скажу, что это она все сделала, повлекла меня туда, в храм Венеры?

— А вином тебя когда же поили? — смотря на меня с необыкновенной грустью, жалостью и как бы убитый всеми этими известиями, спросил отец.

— Это за ужином, потом.

— Но... а мсье Рамбо что ж? Что ж, он ничего, ничего не говорил Емельянинову?

— Он говорил, — начал было я, но отец перебил меня:

— Он отчего же там остался? Почему он не приехал? Он что тебе сказал?

— Я не видал его.

Отец покачал головой, вздохнул и начал ходить по кабинету из одного конца его в другой. Я молчал, следя за ним глазами. Наконец он остановился перед окном, спиной ко мне, и смотрел на него. Прошло с минуту.

Вдруг дверь в кабинет отворилась, и к нам вошла матушка. Как ни рано было еще, но ее, должно быть, разбудили известием, что я приехал, и она поспешила меня увидать.

Я сделал несколько шагов к ней. Она хотела меня обнять, но по моему лицу, по всей моей фигуре она, должно быть, заметила, что что-то произошло, случилось со мною, и потом это странное, необычное настроение отца, и она остановилась, недоумевающе и испуганно смотря то на него, то на меня.

— Что тут было? Что такое? В чем дело? — растерянно спрашивала она.

Отец вместо ответа только махнул рукой, подошел к письменному столу и сел. Матушка, все ничего не понимая, не зная, смотрела на нас, потом села на диван и начала меня расспрашивать. Я стоял перед ней и повторял те же неясные, отрывочные ответы, что делал и отцу.