Потрошители морей

И алеут повёл речь дальше о том, как долго велись неспешные пересуды промеж семейных членов общины во главе с шаманом Ка-Ха-Ши с одной стороны, против древней хранительницей рода Иниры и старшиной от мужиков второй руки Паналыком с другой. Не раз и нашего камчадала на сборища приглашали. Всё поведал без утайки о каждом из нас Нануйка. Худого слова не сказал. Но так и не смог он разъяснить местному собранию, по какой такой смертельной надобности, белоликие урусы, щедро обласканные теплом своих краёв, впёрлись в холодное море, а потом ещё и разбили собственную драгоценную лодку о чужой холодный берег. Даже великий шаман стойбища снизошёл до пленника в разговоре, а когда после этого свидания пообщался с богиней моря Седной у дальней тюленьей лунки в тёмную ночь, то по её приказу велел Нануйку топить в проруби в честь богини, а остальных чужеземцев не трогать, ибо они и сами перемрут от голода-холода, как того желает злой дух Тангаджук. С Ка-Ха-Ши никто поспорить не осмелился, а потому Нануйку спеленали сыромятными гужами по рукам и ногам, чтобы не сбежал с горя в ночную тундру. Два дня держали алеута связанным, но морю не жертвовали. А всё потому, что опытная Инира решила добром не разбрасываться. То есть у неё была переборчивая дочь Нигуйчак, которой надоело быть второй женой Ивакака, бывшем на излёте мужской силы, как его ни расшевеливай в любое время суток. Мудрая хранительница рода поддалась на уговоры доченьки и выдала её замуж за Нануя, тем более, что по северным меркам он был в самом соку и писаным красавцем, хоть это и не ценится в условиях вечной мерзлоты.

Уламывали алеута сравнительно долго, чуть ли не целую луну. Он твёрдо держался за оставленную дома жену и детей, но когда хитромудрая Инира предъявила ему загодя отловленного Олешку Голого, как второй подарок обитателям глубин, Нануйка сник и уже под вечер спал в одном пологе с новой женой Нигуйчак, которая в ту же ночь пришлась ему по душе своею хозяйственностью и обходительностью. Вот так и разгорелась у них неземная любовь до первого обмена жёнами на праздник.

— А где названый братец мой Олешка? — перебил я молодожёна, впавшего в лёгкий колотун ночных воспоминаний. — Товарищ мой где? — вторил я, внезапно понимая, что друг может быть жив.

— Да тут он где-то обретается, — спокойно заверил Нануйка, — недавно ещё в женихах ходит, а теперь уже окрутили.

— Как так? — почти вскричал я на это, не веря своим ушам.

— А тут всё очень просто, безо всяких обрядов. Как вы говорите, кто кого сгрёб, тот… — заговорил было стихами обрусевший в конец Нануйка, но осёкся под нашим строгим взглядом и разъяснил далее:- В здешнем обычае, если при рождении детей родственники не успеют их сосватать, бывает что и очень разного возраста, то свободные от обязательств, но успевшие стакнуться молодые самоеды, самостоятельно в одном пологе укладываются спать, но непременно в яранге у родителей невесты. Правда, случается, что невесты успевают побывать замужем задолго до взросления сговоренных женихов, но это не в счёт. Так что, Афоня, увела твоего друга молодая Аса к себе на нары. С неделю, как увела. А теперь и нахвалиться не может, по всему стойбищу радость свою разносит чуть не до грудных детей. Да и ей все завидуют. Мужик-то лицом белый, глаз круглый и на две головы выше местного народа, — и алеут как-то странно посмотрел на меня, словно примеривая к кому-то и мой рост.

— А с чего решили Олешку красть, раз предсказали нашу неминучую смерть? — только и спросил я.

— Сильно любопытным твой дружок оказался. Пошёл утром на собачий лай, вот его и прищучили, как лишнего свидетеля. Хорошо, сразу не прибили, а повезли на стойбище как диковинку детям показать. Так и дожил до собственной свадьбы.

Уже к вечеру на огонёк заглянул и сам-друг Олешка Голый. Живой, здоровый и весёлый, как после выпивки. Долго мы мяли друг другу бока и охлопывали плечи, а когда унялись, товарищ и обсказал мне всю диспозицию северного расклада.