Поцелуй льва

Дядя Андрей придет завтра, чтобы забрать письмо. В него я положу свою фотокарточку с паном Ковалем, чтобы вы увидели, как я вырос за последние полтора года».

«Переход от капитализма к коммунизму ―это целая историческая эпоха».

Ленин

«Я противник коммун. Наше национальное пьянство и глубокое невежество укоренены именно в коммунальную систему».

Чехов

«Революция отражается в ней (в России), как солнце в мутной луже».

Троцкий

ПАРФЮМЕРНЫЙ РОТ

Похоже, пани Шебець принимала гостей. Я отложил учебник по истории и начал прислушиваться. Из кухни доносились приглушённые женские голоса. Приоткрыв мои двери на веранду, я услышал голос пани Шебець:

― Мне стыдно за тебя. Ты опозорила наших родителей!

― Будучи вдовой священника, ты имеешь ещё право меня осуждать?

Голос принадлежал сестре пани Шебець ― Ульяне. Ульяна ушла из дома на второй день войны, никому ничего не сказав. Фактически, всем нам были безразличны её приходы и уходы. Для пана Коваля она была «эксцентрическим созданием», а для пани Шебець ― «старой девой с причудами». Иногда, когда у меня были расстройства желудка и я вынужден был бегать в туалет, я видел, как она приходит домой или куда-то уходит. Я никогда не задумывался, куда она может идти среди ночи, и не думал, что об этом стоит кому-то рассказывать.

Спустя два месяца после войны я с удивлением увидел фотокарточку Ульяны на первой странице «Правды Украины». Газета сообщала о создании городской власти. Под заголовком размещались в два ряда фотокарточки каких-то мужчин и одной женщины: «товарищ Ульяна Богач, руководитель коммунистического подполья Польши, теперь председатель Львовского исполкома».

Это казалось более фантастическим, чем самые нелепые слухи на Краковской площади. Я рассматривал фото. Это точно была она: бледное лицо, волосы, заплетённые в косы с пробором посредине, одна рука короче другой. Я не мог дождаться, когда пани Шебець увидит этот снимок.

Но сейчас, чтобы лучше слышать, я вышел на веранду.

― Прекрати! Ты чего сюда припёрлась? Чтобы меня оскорблять? ― голос пани Шебець аж дрожал от злости.

― Сестра, ты первая это начала!

― Какая ты мне сестра? Нас родила одна мать, но теперь мы враги. Та бы радовалась, если бы я окончила свои дни где-нибудь в Сибири.

― Это ты сказала, не я.

― Не строй из себя дурочку, ты прекрасно знаешь что людей депортируют.

― Только бывших эксплуататоров.

― Я знала, что ты не в своём уме, но что бы настолько!.. Я давала тебе еду и крышу над головой, когда ты вроде бы училась, а ты вместо этого работала в коммунистическом подполье…для этих мерзких москалей.

Тишина. Не видя их, я только мог гадать про её причину. Наконец Ульяна заговорила.

― Я не марионетка русских. Я коммунистка. Понимаешь ― коммунистка! И горжусь тем, что иду в авангарде построения лучшего будущего!

― Будущее, будущее…Все вы розглагольствуете о будущем, а в это время люди умирают с голоду, в пустых магазинах призраки танцуют польку. Всё это слова…, слова, россияне кормят нас пустыми обещаниями. Разве тебе не видно? Когда ты наконец опомнишься!

― Речь идёт не только о будущем. Твоя буржуазная слепота мешает тебе видеть всё правильно. Мы уже приняли меры, чтобы все люди были равными, ― сказало важно Ульяна, как учительница, выправляя ошибки ученика.

Разозлённая пани Шебець чуть не орала:

― Равными в чём? В нищете? Вы забираете у тех, кто имеет, и отдаёте государству, выравнивая всех в бедности. Вы просто свора бандитов. Я не хочу тебя тут больше видеть!

Последнее слово было за Ульяной:

― Последний раз предупреждаю ― хорошо подумай перед тем, как «зарываться» со мной.

Я быстро убежал назад в кухню. Ульяна прошла по веранде, не заметив меня, но я её хорошо рассмотрел.

Всё таки она сильно изменилась. Лицо стало суровей; кос больше не было, вместо них ― «социалистическая» стрижка, которая отличала строителей социалистического будущего; плечи ссутулились, будто на них лёг груз истории.

Когда сестра ушла, пани Шебець сидела и курила. Я слышал, как она кляла большевиков, называя их грабителями, отбросами, недоразвитыми животными. «И что они себе думают, те большевики? Себя сгубили и рвутся других спасать!» ― сетовала она скорее с отчаянием, чем с вызовом. Это длилось бесконечно, я уже начал переживать за её психическое состояние. Она наверно забыла, что если кто-то это услышит, то на неё донесут за клевету на систему. Счастье, что Анатолия в это время не было дома. Это студент-советчик откуда-то из далёких мест России. Он уже месяц живёт в комнате, которая принадлежала когда-то Ульяне.

Горе пани Шебець могло обостриться и потому, что она больше не была нашей хозяйкой. Недавно у неё отобрали дом. Теперь она была просто жительницей, и платила государству за квартиру, как и все остальные.