Поцелуй меня, дьявол

По дороге я зашел в бар, наскоро заправился и пустился в плавание по Бродвею, бросая якорь в каждой удобной гавани. Так прошло два часа, но ничего не случилось. Нет, я не остался на Бродвее, потому что никто не стал бы искать меня на Бродвее. Может, попозже, но не сейчас.

Итак, я сменил курс и направился в восточную часть города, где люди говорили по-другому, и одевались по-другому, и были людьми моей породы. У них не было денег и не было форса, но они знали свой город, знали его образ мыслей и образ действий. Это были люди, откровенно боявшиеся монстра, который разросся вокруг них, и все-таки он им нравился.

Я двигался с остановками в сторону 20-х улиц.

Я ловил на себе взгляды, видел кивки, слышал шепот.

Теперь я сразу узнал бы их в толпе по тем описаниям, которые были сообщены мне вполголоса.

В одном месте мне шепнули, что надо остерегаться еще кое-кого.

В два тридцать я разминулся с ними на десять минут.

Еще через полчаса они, видимо, заблудились.

Я вернулся на Бродвей, когда кабаки еще не начали закрываться. На углу я вылез из такси и приступил к обходу. В двух местах мне были рады, в третьем бармен, который не раз оказывал мне услуги, попытался захлопнуть дверь перед моим носом, бормоча какие-то извинения насчет того, что он уже закончил работу. Я протиснулся внутрь, оттеснил его от двери и навалился на нее спиной, пока не щелкнул замок.

— Они были здесь, Энди?

— Майк, мне это не нравится.

— Мне тоже. Когда они были?

— Час назад.

— Ты их знаешь?

Он замотал головой и мельком взглянул мимо меня в боковое окно.

— Мне их показали.

— Трезвые?

— Взяли два виски, но едва притронулись. — Он снова посмотрел мимо меня. — Низенький нервничал… злился, что другой не дает ему выпить.

Энди засунул руки под передник, чтобы не тряслись.

— Майк… никто даже говорить с тобой не станет. Кому охота связываться с этими подонками? Может, не будешь сюда заходить… пока все не утрясется?

— Ничего не утрясется, приятель. И я хочу, чтобы ты шепнул об этом тому, кто услышит и передаст дальше. А ребяткам этим скажи, что не надо больше меня искать. Пусть сидят на месте, я сам их найду.

— Не лезь на рожон, Майк!

— Запомни — тому, кто услышит и передаст дальше.

Я нащупал ручку и открыл дверь. Улица была пуста, на углу стоял полицейский. Мимо проехала патрульная машина, и он ей козырнул. Двое пьяных у него за спиной завернули за угол и передразнивали его, приставив большой палец к носу.

Я повернул ключ в замке. Я знал, что изнутри должна быть накинута цепочка, поэтому лишь чуть приоткрыл дверь и сказал:

— Это я, Лили.

Вначале не было ни звука. Потом я услышал медленный выдох — так выпускают воздух после глубокого вздоха. Лампа в углу была включена, и в ее неярком свете комната казалась пустой. Она появилась безмолвно, и блеск ее волос словно бы прибавил света.

В улыбке, с которой она взглянула на меня через приоткрытую дверь, была какая-то неестественная напряженность. Странная, далекая, непонятная улыбка, которая мелькнула и погасла. Она сняла цепочку, и я шагнул в открывшуюся дверь.

Теперь пришел мой черед сделать медленный выдох. Она стояла, как изваяние, устремив на меня неподвижный взгляд. Рот у нее был полуоткрыт, за белой полоской зубов двигался кончик языка. Глаза, похожие на два бездонных колодца, были страшны своей черной пустотой.

Потом она улыбнулась, и свет, который золотил ее волосы, отбросил тени на плоский живот, обозначив пышные формы, замершие в напряженном ожидании, и на ее лице появилось такое же выражение, как тогда, в доме на Атлантик-авеню… а потом оно внезапно исчезло, как спугнутая птица.

— Тебя никто не просил ждать.

— Я… не могла заснуть.

— Звонки были?

— Два. Я не отвечала. — Пальцы ее прошлись по пуговицам халата от подбородка до коленей, как бы проверяя, все ли они на месте — видимо, машинальный жест, который вошел у нее в привычку. — Кто-то здесь был, — сказала она, и в ее глазах мелькнул страх.

— Кто?

— Сначала постучали, потом пытались открыть дверь. — Она говорила почти шепотом, и я видел, как у нее дрожит подбородок. Ненависть из прошлого захлестнула меня с головой, руки судорожно сжались в кулаки.

Она медленно отвела глаза.

— Сколько можно бояться, Майк? — спросила она. — Сколько… можно?

Я обхватил ее лицо ладонями, приподнял вверх, заглянул в жаркие глаза, затуманенные слезами. Мне хотелось сказать ей, что скоро она избавится от страха. Избавится навсегда. Но я не мог этого сделать, потому что ее полураскрытый жадный рот был слишком близко. А потом она отпрянула от меня коротким резким движением, в котором тоже чувствовался страх.

Это продолжалось недолго, и мне вспомнились ее слова, что я славный парень, а славный парень должен быть осторожным, когда рядом женщина. Тем более женщина, которая только что вылезла из ванны, чтобы открыть ему дверь, и на ней лишь тонкий шелковый халатик, а вы знаете, что происходит, если он намокнет. В глазах у нее заплясали огоньки, затем она ушла в спальню и закрыла за собой дверь.