Поцелуй небес

- Как порядочная девушка, ты должна на мне жениться. Ведь мне уже 33, и надежды, что я найду тебе замену - нет. В монастырь же после армии, наверно, не берут. Евгения села, как громом сраженная. Ждала ведь предложения, но лишь сейчас поняла - речь идет не о замене одного звена на другое, а о перемене всей жизни. Она должна сломать все - не только семью, дом, но и себя - свои привязанности, привычки, свою историю жизни. Евгения отчетливо представила себе, что отныне ей придется заставить себя думать об Алексее редко и холодно, а лучшие воспоминания о лесном отдыхе, бережно хранимые в парадном уголке души для регулярного пересмотра и вдохновения, выкинуть или, в худшем случае, перепрятать в дальний, темный, редко посещаемый чулан. По сравнению с мукой такой операции, достоинства Леонида бледнели, он начинал казаться варваром, вторгшимся с захватническими целями на чужую территорию.

В подобных душевных колебаниях Евгения прожила три месяца, то прогоняя Леонида и сгоряча горячие письма Леше, то бросалась к Леониду и думала: "Все. Конец. Решено."

И действительно, готовила Евгения к возвращению мужа серьезный разговор. Леонид предлагал самостоятельно, по- мужски побеседовать с Алексеем с позиции "Евгении со мной будет лучше", но она отказалась. Встречать в аэропорт Внуково на казенном отцовском ГАЗике поехала одна, оставив детей с родителями. Оставшийся в части Леонид, занятый составлением учебных программ в почти пустом корпусе училища, сидел как на иголках, опасливо косясь на телефон. Все казалось, что сейчас позвонит Евгения и скажет: "Прости, Леня. Но у нас ничего не выйдет." Когда он уже под вечер услышал в трубке ее голос, то был даже спокоен, смирившись с поражением. "Прости, Леонид, что так поздно звоню. Мы все решили с Алексеем. Я у родителей, тебе лучше пока не приходить сюда. В понедельник мы подаем документы на развод."

Евгения все выложила Алексею уже в машине - не могла больше держать на душе этот камень и наблюдать как ничего не подозревающий муж пристает с нежностями. Они формально поцеловались при встрече в аэропорту, а уже в ГАЗике тянущиеся к ней губы Алексея соскочили со щеки к шее - так стремительно отпрянула она от супружеской ласки.

- Леша, ты, наверное, и сам понимаешь, что мы жили последние годы нехорошо, ненормально. В сущности я была несчастлива. Я не смогла вырвать тебя у цирка - он победил... Теперь я буду обыкновенной мужниной женой, героиня из меня не получилась... Мы должны расстаться. - Евгения говорила машинально сотни раз продуманный текст и думала, что их мимолетный поцелуй в толпе встречающих был последним.

- Женя, Женя..! - бормотал Алексей, словно прогоняя наваждение. Трудно было смириться что это случилось именно тогда, когда он, наконец-то был готов полностью отдать себя семье. Он вез подарок жене - приказ о выходе на пенсию и благословение Караевых на мирную жизнь, вырванное с муками и кровью. Ему много пришлось в эти последние дни "поработать топором", обрубая многолетние связи, привязанности. А в Одесском аэропорту осталась стоять за стеклянной стеной 19-ой секции, поглотившей пассажиров московского рейса, девушка Катя - славная, круглолицая, заплаканная, расставшаяся навсегда с Лешей Козловски - со своей большой любовью.

Наверно, потому что в пустом училище засиделся голодный Леонид, а по Приморскому бульвару брела среди гуляющих одинокая девушка Катя, объяснение супругов оказалось довольно мирным. Они даже оговорили условие: Виктория остается с матерью, Максима забирает Алексей. Парню без малого четыре года, в цирке таких целая компания, да и к ремеслу пора приучаться. Алексей ничего не сказал Евгении о своем уходе из труппы, а поздно вечером из городского телеграфа позвонил в Одессу, разыскав в гостинице Серго Караевича.

- Дед, ты там вещички мои на вокзал не вози. Я возвращаюсь. С Максимом и навсегда. В трубке долго олчали.

- Пойду к нашим. Сегодня сильно гулять будем. Радость большая, прогундосил дед насморочным голосом. В последнее время старик стал очень сентиментальным - чуть-чуть растрогается - слезу пустит. А стеснялся этого - до крайней степени - прятал лицо, губы кусал - не полагается джигиту нюни распускать. Вот и теперь, наткнувшись в коридоре цирковой гостиницы на опухшую, зареванную Катю, несущую из бытовки скипевший чайник, дед остановил девушку, но не мог ей сказать ни слова, только губы дрожали.

- Что? Серго Караевич, что? Самолет? - испугалась та, не замечая, что плещет кипятком себе под ноги.

- Хорошо все, - выдавил дед, - возвращается он.