Поцелуй осени

— Володя, — осторожно позвала она. — Володя, ты видишь? Там, впереди…

Он поднял тяжело клонившуюся на грудь голову, попытался выпрямиться, всмотрелся вдаль.

— Это наши, — сказал отрывисто. — Наш блокпост. Дошли.

— Господи! Дошли! — выдохнула Лика.

И, чувствуя, как что-то теснит и распирает грудную клетку, обхватила руками шею Владимира, с яростной радостью целуя глаза, щеки, губы, шепча:

— Володенька, родной, родной мой…

14

Лика не решилась бы назвать их с Владимиром отношения романом. Да и вообще обозначить их каким бы то ни было привычным названием. Они ни о чем не договаривались, ничего не обещали друг другу. Володя не спрашивал ее о прошлом, не допытывался, ждет ли ее кто-нибудь в Москве. Она же знала, что у него в Москве осталась семья — жена, дети, но, в свою очередь, никаких вопросов не задавала. Словно они заключили негласный пакт о ненападении, невмешательстве в частную жизнь друг друга.

Лика отчетливо запомнила тот первый вечер, когда она впервые вошла в его номер в кабульской гостинице, уже после того, как Владимира выписали из госпиталя. Она тихо прошмыгнула по коридору и чуть слышно постучала по двери костяшками пальцев. Дверь распахнулась сразу же, как будто он знал, что она придет, чувствовал и выжидал в своей засаде. Лику словно обожгло темным откровенным взглядом его глаз, она невольно даже отступила, он же положил руку ей на плечо, властно, уверенно, будто имел на это узаконенное самой природой право, заставил войти. И Лика послушалась, подчинилась, как подчиняются вожаку стаи.

Все, что произошло в эту ночь, разбудило в ней что-то ранее неведомое, глубоко дремавшее где-то внутри — плотскую животную радость брать и отдавать без остатка, не оглядываясь, не думая, не разбираясь в теснившихся в груди чувствах. Через несколько часов она поднялась с узкой неудобной гостиничной кровати, накинула рубашку, еле слышно прошептала:

— Я пойду к себе, хорошо?

Он не удерживал ее, лишь быстро притянул к себе, скользнул губами по виску и отпустил:

— Иди!

Она обернулась у выхода. Он лежал, откинувшись на подушки, спокойный, сильный, дочерна загорелый. Лишь на плече выделялась белая полоса бинтов. Бенгальский тигр в своем укрытии. И Лика на мгновение удивилась, почему же рядом с ним ее не посещает это, испытанное уже однажды, чувство защищенности, надежности, тепла. Нет, несмотря на всю свою силу и ловкость, Владимир оставался зверем-одиночкой. Он не жалел ее, не обещал поддержку и опору. Брал что хотел и отпускал, не чувствуя за собой никакой ответственности. И Лика с удивлением поняла, что именно это ей и нравится. Свобода и независимость двух случайно встретившихся и готовых в любой момент разбежаться диких кошек.

С ним, конечно, было удивительно интересно. Теперь, когда Лика проявила себя в опасной ситуации, он больше не боялся брать ее на сложные задания наравне с другими ребятами. Лике нравилось сидеть рядом с ним в кабине стрекочущего вертолета, смотреть вниз на темную растрескавшуюся землю, пересеченную пыльными полосами дорог, на приткнувшиеся друг к другу каменные домики деревень, на изгибы коричневых гор. Нравилось, как четко, немногословно он обрисовывал план действий, как кратко и емко давал указания ей и ребятам. Правки, которые он вносил в написанные ею заметки, всегда были справедливыми, точными. Он учил ее не поддаваться эмоциям, не превращать статью в поток сознания, а четко структурировать материал, не допускать случайных слов, безжалостно вычеркивать лишнее. Случалось, иногда она спрашивала его, одевавшегося, чтобы отправиться добывать какой-нибудь особо ценный репортаж:

— Когда ты будешь? К вечеру? Или завтра?

Он коротко усмехался, застегивая на груди рубашку:

— Если буду. Если…

— Не надо так говорить…

И Лика, напуганная, ошеломленная его непоколебимым спокойствием, подходила сзади, обхватывала его руками за плечи, прижималась всем телом к горячей спине, ощущая, как играют мускулы под рубашкой. Вдыхала острый запах его тела, прикасалась губами к докрасна загоревшей шее. Он резко разворачивался к ней, целовал быстро и жадно, затем, чуть отстранившись, дотрагивался до виска, проводил пальцем по белой галочке шрама, появившегося после того взрыва.

— Не трусь! Все будет хорошо!

И исчезал за дверью.

Немного пугали его деспотизм, жесткость, несгибаемость, порой граничившая с полной бесчувственностью. Лике навсегда запомнился тот день, когда их группа вела репортаж прямо с места проведения операции. Запах гари и крови, не умолкавший ни на минуту грохот стрельбы, разрывов, рев тяжелых военных машин, потемневшее небо над головой. Лика бежала вдоль домов маленькой деревушки, у которой разворачивалась операция, пригнувшись, вжав голову в плечи. Стреляли чуть в стороне, левее, но случайная пуля могла попасть и сюда. Задыхаясь, она наговаривала в диктофон: — Сейчас 8.30 по кабульскому времени. В операции участвуют около двухсот моджахедов. Мы приближаемся к посту. Темнеет. Вперед вырывается группа атаки, пятнадцать-двадцать человек, вооруженных «калашниковыми».