Поцелуй победителя

Нет, думать о Кестрель было уже не больно. Да, он повел себя как дурак, но за ним есть грехи и пострашнее. А Кестрель… Теперь Арин хотя бы понял, в чем его главная слабость. Он слишком слепо доверял, слишком безрассудно отдал свое сердце.

Сейчас, наверное, она уже стала женой валорианского принца. Все так же плетет интриги при дворе, раз за разом выходя победительницей. Может, время от времени ей пишет отец, спрашивая совета. Ведь она уже подсказала одно прекрасное решение, обрекла сотни жителей восточной равнины на голодную смерть.

Совсем недавно Арин схватился бы за голову, с удивлением и отвращением вспоминая о том, как увлекся дочерью валорианского генерала. Совсем недавно мысль о ней причиняла жгучую боль. Но теперь, когда он думал о Кестрель, то чувствовал лишь облегчение, словно к синяку приложили лед. Кестрель больше ничего для него не значила, и Арин был благодарен богам за этот щедрый дар — возможность вспоминать о ней и ничего не чувствовать. Словно прикоснулся к старому шраму: удивляешься полоске омертвевшей кожи, но не более того. Арин знал: некоторые воспоминания будут больно ранить всегда, сколько бы лет ни прошло. Но воспоминание о Кестрель в их число не входило. Эта рана прекрасно зажила.

2

Кестрель знала, что во всем виновата сама. Сквозь зарешеченное оконце повозки она видела, как меняется окружающий пейзаж по мере продвижения на север. Гористая местность сменилась равниной, поросшей клочками бледно-красной травы. По болотам вышагивали длинноногие белые птицы. Один раз Кестрель увидела лисицу, которая несла в зубах пойманного птенца. Желудок тоскливо сжался. Кестрель с удовольствием съела бы и эту птичку, и лису. Иногда ей хотелось проглотить саму себя: и запачканное синее платье, и сковавшие запястья кандалы, и заплаканное лицо. Чтобы ничего не осталось ни от нее, ни от ее глупых ошибок.

Кестрель неловко подняла закованные руки и потерла сухие глаза. Видимо, от жажды закончились даже слезы. Горло болело. Она уже не помнила, когда стражники в последний раз поили ее.

Повозка теперь ехала через тундру. Стояла поздняя весна… Или нет, должно быть, уже наступило лето. И тундра, которая большую часть года оставалась под покровом снега, наконец ожила. В воздухе носились тучи комаров, Кестрель была с ног до головы покрыта волдырями от укусов. Но лучше не думать о насекомых и просто рассматривать очертания пологих холмов на горизонте — конусов древних, давно потухших вулканов. Повозка направлялась именно к ним.

Яркая зелено-голубая гладь озер радовала глаз, но мысли навевала тяжелые: Кестрель знала, что цвет воде придают соединения серы, а значит, уже совсем близко шахты. Еще труднее было осознать, что сюда ее отправил родной отец. Страшно вспоминать, что он отказался от дочери, обвинив ее в государственной измене. Но Кестрель действительно виновна. Она действительно совершила все то, в чем ее подозревали, и теперь у нее больше не было отца. Горло сжалось. Кестрель с трудом сглотнула горький ком. Сейчас у нее много дел. Например… Смотреть на небо. Воображать себя птицей. Дышать. Не вспоминать.

Но надолго забыться не получалось. Снова и снова в памяти всплывала последняя ночь во дворце. Письмо Арину, в котором Кестрель во всем призналась. «Ваш шпион, Мотылек, — это я, — написала она. — Я так давно хотела рассказать тебе об этом». Кестрель выдала все, что знала о тайных планах императора. Не важно, что тем самым она предала родину. Кестрель забыла о предстоящей свадьбе с наследником империи, о том, что ее отец — близкий друг императора. Она забыла о том, что родилась валорианкой, и просто написала то, что чувствует. «Я люблю тебя. Я скучаю. Ради тебя я готова на все». Но Арин не прочитал этих слов. Зато их прочитал отец Кестрель. И ее мир рухнул.

…Жила-была девушка, самоуверенная и гордая. Не всякий назвал бы ее красавицей, но все признавали в ней особую грацию, не столько чарующую, сколько устрашающую. Никто не решился бы перейти ей дорогу. «Она заперла свое сердце в фарфоровой шкатулке», — шептались люди. И были правы.

Девушка редко открывала тот ларчик — ее пугал вид собственного сердца. Как странно стучался о фарфоровые стенки этот плотный темно-красный комок! Но порой она прижимала ладонь к крышке шкатулки, и его ровное биение казалось сладкой музыкой.

Однажды ночью эту музыку услышал бездомный оборванец. Парнишка оказался к тому же вором. Он легко вскарабкался по стене дворца, где жила девушка, зацепился сильными пальцами за приоткрытую створку окна, распахнул его и забрался внутрь.