Поцелуй шипов

Хорошо, с первым звонком разобралась — а что со вторым? Ещё я находилась в открытом море, далеко от Италии, ещё можно размышлять, даже если это становилось всё сложнее. Второй звонок настиг меня тоже в Вестервальде, в ранние утренние часы. Внезапно я увидела три слова, которые Морфий произнёс в трубку, как вспыхнувшие световые сигналы: юг, глаза, опасность. Потом связь оборвалась, а я в разрушительной ярости столько раз бросала телефон в стену, что тот разбился в дребезги.

Даже сейчас во мне проснулось негодование. Возможно Морфий ненавидел звонить по телефону, но мог бы, по крайней мере, приложить побольше усилий и сказать полные предложения. Юг, глаза, опасность, это могло значить всё, что угодно и ничего. Юг и опасность, хорошо, эти оба слова, полагаю, относились к Анжело или к Тессе или к обоим. Но глаза? Что потеряли глаза в этой высокоинтеллектуальной троицы марского умения звонить по телефону? Или я тогда просто неправильно поняла Морфия? Глаза никуда не вписывались. И всё-таки это было слово, которое казалось, имеет самый большой вес. Он уже тогда прочитал письмо Гриши? А папа был уже мёртв?

Вздыхая, я сдалась, несмотря на опасность, навстречу которой ехала. В этом все равно нет смысла, мне нельзя размышлять, нельзя строить планы. По крайней мере такие планы, которые могут раскрыть Анжело, что я знаю, что он делал все эти годы и что хочу что-то против этого предпринять.

Когда моё тело внезапно охватила дрожь от усталости, руки соскользнули с перил, и я ударилась подбородком о покрытый корочкой соли метал.

— Ой, — пробормотала я сонно, прежде чем зевая, снова выпрямились и посмотрела в сторону кабины. Рыбак, к которому меня отвёл Морфий и которого поприветствовал коротким кивком, показался мне с самой первой секунды не совсем образцовым. Ни один Мар не осмелится приехать на этот остров, сказал Морфий. Остров — это его ревир. Но Колин приезжал к нему, даже три раза. Папа тоже ездил на Санторини, в частности, чтобы научить Морфия звонить по телефону (представляя себе эту сцену, я печально улыбнулась), а мой отец был в конце концов полукровкой.

Рыбак до сих пор не сказал ни слова, он упрямо направил свои коричневые, как у оленя глаза, над которыми выгибались густые, мохнатые брови, на горизонт. Но я заметила его неловкость в обращении с современной техникой. Только недавно он выключил радиоприёмник, потому что тот неконтролируемо трещал и шипел, а радар на бортовом компьютере не показывал никакой карты, а только бело-серые помехи. Ничего больше не работало. Но мужчина не нуждался во всём этом, свой компас он держал в голове, потому что знал это море так хорошо, как никогда бы не смог узнать электрический прибор, и ощущал корабли прежде, чем смог бы увидеть их на радаре — потому что чуял мечты команды. Должно быть это Мар. Морфий и он мирно общались друг с другом, в тихом, меланхоличном согласии. Может быть Морфий называл Марами только тех своих сородичей, кто придавался хищению с бессовестной жадностью, а не многих других считал людьми?

Снова я начала зевать; усталость так быстро навалилась, что я не успела закрыть рот рукой. Бесцеремонно я обнажила зубы. Мысли стали медленными, а веки тяжёлыми, так что я легла прямо там, где стояла на качающиеся доски корабля, тело под солнцем, голова в тени, сумка в качестве подушки под головой.

Я испугалась лишь совсем чуть-чуть, когда вновь начала мечтать об Анжело. Мечты вернулись сами собой, не сердитые, а полные раскаяния и умоляющие. Как только я закрывала глаза, то видела его и тосковала — глубоко укоренившаяся, истощающая тоска, сопровождающая меня уже несколько лет, присущая мне, как непослушные волосы и мои тысячи маленьких и больших страхов. Я никогда не смогу победить её, да и больше не хотела побеждать. В конце концов мне нельзя строить планы, мне… нельзя…

— Нет! — разбудила я себя слабым, дрожащим голосом. — Нет, Эли!

Стоит ли допускать эти чувства, позволить, чтобы они у меня были? Но я не хотела забывать, ни в коем случае! А это противоречило само себе… А что с Колином? Колин, который только что снова чуть не затерялся в памяти — он ведь должен узнать, что происходило на протяжение всех этих лет, что мой отец мёртв, он должен помочь мне сохранить воспоминания… Но прежде всего мне нужно попросить у него прощение. Я должна извинится, даже если это подвергнет опасности мою жизнь, а также мою смертность, потому что Анжело сможет прочитать всё в моём уме. Я должна пойти к нему. Скорее всего я всё равно умру и потеряю его, и если это случится, то хочу, по крайней мере, ещё в последний раз увидеть его.

Опасность слишком велика, что я поддамся этим чувствам, не сказав Колину, как сожалею, что причинила ему такую боль. Хотя я не знала точно, в чём виновата, потому что не изменяла ему, но вина была, я чувствовала её в моём флегматично бьющемся сердце, как колючку, залезшую под кожу и болезненно пульсирующую там, хотя её больше не было видно.