Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Второй раз Надежда Сергеевна заболела в 20 году в условиях голодного времени, и болезнь победила. Победила только тело ее. Душа в обоих приступах болезни росла и крепла. Копила терпение, сосредоточенность духа, высшую мудрость. Те мысли, те движения духа, которые, главным образом, запечатлелись во время ее болезни в моей памяти, я занесу на эти листки без всякой планомерной обработки, в том порядке, в каком они пройдут перед моим взором души моей сами.

* * *

Глубокой ночью Надежда Сергеевна металась в жару. Я сидела поодаль. Ей трудно было видеть и человеческие лица. Вдруг она позвала меня нежным уменьшительным именем и протянула руку. Глаза ее были полны смертельной тоски.

– На Monte Pincio сейчас ветер морской, – сказала она, с трудом переводя дыхание.

– Хотите я принесу подушку с кислородом?

Об этом надо было говорить осторожно, она ненавидела подушку.

– Нет, нет, – сказала она, – только не… подушку…

– Хотите Пушкинского “Пророка”?

(Одно из ее любимых стихотворений.) Не знаю, как мне пришло в голову это юродивое предложение, но она встрепенулась.

– Да, да, именно это…

Я начала: “Духовной жаждою томим…”.

После каждого куплета она говорила:

– Как хорошо.

Когда я кончила, она сказала:

– Вот и легче дышать.

* * *

– …Театр-схима, – сказала она. И повторила это не однажды. В сущности, актеру даже странно иметь семью. Для семьи все равно будут оставаться какие-нибудь оглодки. Все дары душевные пойдут в театр. Несчастная любовь – другое дело. Она тоже обслуживает театр.

* * *

Перед портретом Кузмина:

– Я люблю людей с таким полуразложившимся лицом. Это про них сказано: о пшеничном зерне – “не оживет, аще не умрет”. Гораздо безнадежнее середина, благополучие, теплопрохладность. О, как я ненавижу их!

* * *

Однажды Надежда Сергеевна призвала всех моих девочек из “Кружка Радости” и начала раздавать им гравюры и фотографии, какими в изобилии были украшены ее комнаты.

“Изжито уже все это до конца. И хочется пустых стен”. В то же время к вещам у нее было интимное отношение. Она умела их, особенно вещи сувенирного характера, беречь, очень радовалась подаркам, имеющим художественную ценность, за границей накупила много художественных репродукций и всегда порицала мое небрежное отношение к вещам. А время от времени завидовала:

– Как это Вы можете без вещей жить? Я не могу. А, верно, хорошо быть странником. Но я не странник. Я – гриб. Я врастаю в почву. Мне трудно менять квартиру, город. Даже на время трудно. Я вам завидую, что вам так легко менять дома, города, расставаться с людьми.

* * *

– …Каждая встреча человека с человеком, – сказала в каком-то разговоре Надежда Сергеевна, – таинство. Когда одна душа открывает врата и говорит другой: “войди” – это мистерия. Конечно, когда приглашают войти дальше передней или салона.

В любви открывается святая святых, куда и сам человек входит раз в год, и душа говорит другой душе: “Не только войди, но и войди навек и царствуй тут”.

К сожалению, мистерия эта кончается часто тем, что входят в грязных сапожищах, наследят, напачкают, переночуют и пойдут дальше.

* * *

…Ужасная ошибка молодежи торопиться завести роман. Еще усы не успеет отрастить, смотришь, уже озирается во все стороны, к кому бы подскочить с поцелуями, Зина, Катя, Маша, Саша – почти все равно – кто поближе, или кто покрасивее.

И девочки, глупые, тоже не хотят ждать настоящего. Кто первый подмигнул, кто понаглее, к тому и летят, как мухи на сладкую бумажку.

* * *

…Вокруг Надежды Сергеевны всегда толпились девушки, окружавшие ее робким обожанием. Кроме того толпились и дамы, от графинь до золотых еврейских коммерсанток в парижских туалетах, до бедных курсанток и каких-то вдов в наколках.

Когда мы жили вместе, я не без досады однажды спросила, зачем она тратит время на некую m-me С. и ее сына кадета – замечательно глупых и с отталкивающей наружностью людей. Надежда Сергеевна задумчиво сказала: “Дело в том, что они нигде не желанны. Никому не нужны. Все хотят общения с умными, с красивыми, с интересными. Если и я их не буду принимать, им, пожалуй, совсем некуда будет пойти”.

* * *

В течение нескольких лет мы с Надеждой Сергеевной каждое Рождество устраивали общую елку, на которую собирали всех знакомых детей, тщательно обдумывали и убранство елки, и подарки. Надежда Сергеевна была детски оживлена на таких праздниках, разговаривала с каждым маленьким гостем, умилялась его наивности и на другой день представляла в лицах их манеры отвечать, есть, капризничать. И не только детей. Однажды она в шутку представила ворон, которых наблюдала из своего окна – вороний спор, потом – вороний суд, и так хорошо, что почувствовалась общая воронья жизнь и различие вороньих индивидуальностей.

* * *

Мы обе с Надеждой Сергеевной любили посещать кладбища в свободные часы – и летом, и зимою. Часто ездили на могилу Чехова. К нему у Надежды Сергеевны существовало интимно любующееся каждой чертой его личности отношение. К сожалению, из памяти моей выпали рассказы Надежды Сергеевны о разговорах с Антоном Павловичем Чеховым, о разных эпизодах их знакомства.