Потусторонним вход воспрещён

Говорят, мертвые похожи на спящих. Такое безобидное, целительное сравнение.

Такая приторная душеспасительная ложь.

А у него ведь даже глаза закрыты…

Я пытался, но не мог отвести взгляд. Мир встопорщился острыми злыми углами и вдруг расплылся, подернутый влажной завесой. Защипало в носу. Белый силуэт мелькнул на грани видимости. Послышался короткий испуганный вздох. И затем голос:

— Прости, мой хороший. Прости. Я не успела.

Рядом тревожно прошелестело платье. Холодная рука коснулась моей щеки, отвернула голову. Кшесинская.

— Не смотри. Пойдем.

Она схватила меня под руку и уверенно повела в сторону по кладбищенским дорожкам. Ноги едва слушались. Меня пробирала крупная дрожь. Стало очень холодно, зыбко. Нереально.

Это все не по-настоящему…

— Куда мы? — выдавил я. — А как же…

Матильда не дала мне обернуться:

— Я позабочусь о нем. Надо идти. Ты должен.

— Куда?

Мы приблизились к старой заброшенной часовне. Белый камень потускнел от сырости и стал пористым. Фундамент врос в землю, слился с ней, обросший мхом и покрытый гнилью. Крест на крыше часовни покосился. Позеленевший медный колокол чернел под сумрачным сводом звонницы, напоминая странного вида гриб.

Под высокой стрельчатой аркой висела на кривых петлях массивная дверь.

— Надеюсь, мои способности Хранительницы еще со мной. Хотя бы частично, — негромко сказала Кшесинская сама себе. — Ради такого дела… Ради Ключа.

Я наконец понял, к чему она клонит:

— Я не хочу… Я… Пожалуйста.

Она притянула меня за плечи, обняла и прижала к себе — нежно, как маленького ребенка:

— Ну-ну… Что ты? Все пройдет.

— Я хочу домой. Отправьте меня домой… — Я, не стесняясь, трясся и всхлипывал.

Кшесинская нежно гладила меня по голове мягкой, но холодной неживой рукой. От кружев платья веяло тонким запахом формалина.

Я всхлипнул.

— Соберись. — Пальцы балерины напряглись.

Ниже меня ростом почти на полторы головы, она в то же время ощущалась такой несвержимой, непобедимой и неотступной. Как та самая гордая непотопляемая «Аврора».

— Послушай меня. — Матильда отстранилась и внимательно посмотрела на меня своими черными, как колдовской обсидиан, глазами. — Послушай, что я сейчас скажу. Они… — Кшесинская указала на поляну с надгробиями семейства Пелей. Туда, где остался Лёня… — Они делают это не из-за тебя. Успокойся, — строго сказала она, когда я шмыгнул носом. Глаза вновь заволокла мутная пелена. — Но если сейчас ты останешься здесь, они точно погибнут, понимаешь?

Не отпуская моих плеч, словно я мог в любую секунду сбежать, Кшесинская подвела меня к двери старой часовни. Пробормотала чуть слышно:

— Боже, как давно я этого не делала.

Ладонь коснулась почерневших от времени деревяшек. Послышался тихий щелчок, будто провернулся ключ в замке. Створка сама собой чуть качнулась внутрь.

Мне стало жутко. Что там ждет, на другой стороне?.. Но я не решился спросить — то ли от отчаянного упрямства, то ли от безразличия. Сжал кулаки, потому что руки дрожали.

— Иди. — Кшесинская потянулась через меня и толкнула рассохшуюся деревянную дверь. — Иди, — уже настойчивее повторила она.

Я ощутил, как твердо уперлась в спину ее ладонь, и обеими руками растер слезы по лицу.

Темнота пространственного Среза дышала могильным холодом. Спрятаться бы в ней, как в чулане. Чтобы больше никого и никогда… из-за меня. Я покачнулся вперед. Мрак принял в ласковые ладони, окутал бережной плотной завесой.

И в этот миг до боли захотелось вернуться. Вырваться, отступить, сказать, что это не мое, я не просил!..

— Про обещание не забудь, — донеслось вслед от Кшесинской.

Часть 7. Марго

Двор выглядел непривычно — одновременно знакомым и чужим. Только я никак не могла сообразить, в чем дело. А через несколько мгновений наконец поняла.

Густая, будто застывшая в янтаре тишина нависла над домами. Не было слышно ни хлопанья форточек, ни ветра из подворотни, ни криков вечно кружащих над крышами чаек, ни человеческих голосов или отдаленного шума близкой улицы.

Я шаркнула по асфальту ногой, проверяя, не оглохла ли часом. Звук завяз в кажущемся плотным воздухе, прошелестел отдаленно и неохотно коснулся ушей.

Ни одно окно, выходящее во двор, не горело. Даже окна аптеки Пеля!

Я подошла к двери, ведущей в парадную музея, подергала ручку, прислушалась. Изнутри послышался стук. Как будто кулаком ударили по металлу. Потом еще раз. И еще.

Я замерла. И внутренне похолодела. В следующее мгновение дверь распахнулась.

На пороге стоял Вася. Он выглядел потерянным, бледным, каким-то… осунувшимся и чуть пошатывался. При виде меня по его лицу скользнула мрачная тень. Вася даже не улыбнулся.

Мне стало жутко. Под ложечкой заныло в дурном, таком бесповоротно жестоком, но безошибочном предчувствии.

«Кто-то умер?» — хотела спросить я, но слова застряли в горле. Да и не успела бы.

В дальнем конце двора послышался скрип калитки, и чей-то высокий силуэт тенью показался в подворотне.

— Спрячься. — Вася толкнул меня в сторону. Повторил: — Спрячься!