Потусторонним вход воспрещён

Лёня решительно вдавил кнопку два раза. Сухая трель разнеслась в прихожей. По коридору старчески зашаркали тапочки. С надсадным то ли кряхтением, то ли скрипом дверь отворилась на лестничную клетку. К нам высунулась белая голова старушки, покрытая редким невесомым пухом. Под кривым носом бойко сидела бородавка размером с садовую муху. Сильно напомаженные фиолетовые губы скривились. Старуха потянулась к очкам на шнурке.

— Опять ты? — сурово прострекотала она, наконец разглядев лицо Лёни. — Я тебе что говорила? Нет их! Никого нет. Так ты теперь, малахольный, в чужие квартиры трезвонишь!

Марго удивленно вскинула брови. Я покосился на Лёню: не перепутал ли чего?

— Я, Валентина Петровна, не по злому умыслу соседей беспокою, — спокойно и даже немного весело объяснил он с театральной напыщенностью. — Я знаю, что Ярослав дома. И он, поверьте, тоже прекрасно знает, когда к нему приходят друзья. Но продолжает прятаться.

— Да как же? — Старушка-соседка широко распахнула блеклые серые глаза. — Если друзья, чего ж прятаться!

— Вы это ему, Валентина Петровна, как-нибудь скажите, — продолжил с задором Лёня, сам тем временем боком протискиваясь в прихожую и оттесняя соседку в коридор. — При встрече, а?

— Так он не выходит, — всплеснула она руками.

Руки были тонкие, костистые, с массивными агатовыми перстнями, увенчивавшими пальцы. Чем-то Горелова напоминала мне престарелую актрису. Или даже тетю Раю. Разве что роскошные кольца плохо вязались с засаленным байковым халатом и растоптанными тапочками.

— Мы здесь именно за тем, чтобы исправить ситуацию! — заверил лаборант.

— А вы… вы кто? — недоверчиво прищурилась старушка.

— Так говорю же — друг его! Ярослава!

— Ах да, точно, друг Яруши… — Госпожа актриса замерла с поднятым пальцем, припоминая. Уличив момент, Лёня схватил за руку Марго и протолкнул ее в коридор перед собой. — Хороший мальчик Яруша…

— Она бывшая учительница русского языка в гимназии. В старости у нее начались проблемы с памятью, — шепнул Лёня, увлекая нас вперед.

Опомнившись, Валентина Петровна засеменила следом:

— Я говорю, порядочный Яруша юноша. Не то что некоторые. Тут недавно один сосед заехал, гопнического вида молодой человек, надо вам сказать, — заговорщицки шепнула она, не обращая внимания, что ее никто не слушает. — Я ему на днях говорю: Сева, от тебя пахнет специями, зачем ты это делаешь, у меня аллергия! Или вот прошу вешать съемный стульчак на гвоздь. Ни в какую! Все ходит ночью мимо моей комнаты, кастрюлями какими-то гремит.

Сумрачный узкий коридор, казалось, тянулся в глубину дома бесконечно. Тусклая лампочка на шнуре бросала желтые отсветы на стены цвета гнилой травы. В душном полумраке пахло пылью, древним деревом, книгами и жареной рыбой. Повсюду были двери: двустворчатые, высокие, как в старинных залах для приема гостей. Паркетное покрытие с выпавшими ячейками и стертым рисунком устилали крошки. Мелкий мусор неприятно скрипел под подошвами. Где-то в сердце дома громко тикали часы.

— И им говорю: вешайте! А им хоть бы хны. Только плакаты свои в туалете могут лепить. Вот что они могут! — не унималась соседка. — А у нас, между прочим, барский этаж. Ба-а-арский! [20] — потрясла она в воздухе кривым пальцем. — А заселяется все какой-то сброд.

У входа на кухню — я понял это по удушливому запаху рыбы, который здесь висел прямо-таки облаком, — Валентина Петровна отстала. Глянула на нас потерянным взглядом, явно забыв, о чем хотела сказать секунду назад, и скрылась внутри.

Лёня с облегчением выдохнул и остановился возле ничем не примечательной бежевой двери.

Правую створку украшал настенный календарь с красной рамкой-бегунком, остановившейся на четвертом февраля. Лёня уверенно сунул руку в нишу за календарем и извлек ключ. Не раздумывая, без стеснения отпер дверь. Из помещения хлынул живительный свет. Лёня вошел в комнату и поманил нас за собой. Мы оказались в просторной не то гостиной, не то библиотеке.

Книжные шкафы заполняли три стены из четырех. В правом углу, на почетном месте, возвышалась малахитовая изразцовая печь. Рядом стояло пианино с потрескавшейся лакировкой. Пространство над инструментом занимали картины в багетах — сплошь натюрморты, выведенные неуверенной рукой любителя.

На высоченном потолке — лепнина цвета мятного мороженого, с цветочными бутонами и позолоченными завитками. Из центра лепной розетки торчал на длинной «ноге» пятирожковый светильник. Запах книг упоительным сладким облаком витал в воздухе. Тома, не влезшие на полки, башнями высились по углам.

У окна стояли два кресла с высокими спинками. В том, что смотрело на дверь, дремала рыжая такса. Заметив нас, пес спрыгнул на пол и, заливисто лая, кинулся навстречу, шумно обнюхал брюки, завертелся игривым волчком, требуя ласки. Кудрявые висячие уши смешно подпрыгивали при каждом повороте востроносой головы щенка.

Лёня почесал пса за ухом, проскочил мимо собаки, чьи коготки смешно цокали по паркету, и приблизился ко второму креслу:

— Привет, дружище.