Поучения, слова, устав и житие старца Паисия Величковского

Однако нужды братий, великая скудость и недостаток келлий, а также мольбы и советы отцов духовных побудили старца написать прошение к князю Константину Мурузу, в котором выставлена была на вид крайняя нужда в келлиях. Благочестивый же князь, получив прошение, обратился к сенату своему с вопросом: каков монастырь Секул, в котором пребывает старец Паисий с братией. Тогда один из главных сенаторов, бывший некогда в монастыре Секуле и все хорошо знавший, отвечал: монастырь Секул тесен, и церковь там мала. Не для такого многочисленного братства он устроен. И стоит он на месте неудобном; ибо дорога к нему каменистая, очень затруднительная и неудобная к перевозке необходимых жизненных потребностей. Услышав это, христолюбивый князь с соболезнованием сказал сенаторам: нет ли в нашем княжестве такого монастыря, в котором можно бы было успокоить сего старца Паисия? Они отвечали: во всем нашем княжестве нет более просторной обители, как монастырь Нямец. В нем и церковь большая, и дорога к нему очень удобная; от Секуля же отстоит он только на два часа пути. Обрадовался сему князь и предписал старцу, повелевая ему, без всякаго рассуждения и ни на кого не взирая, переходить в монастырь Нямец: в нем и церковь большая, и дорога к нему очень удобная. Когда же получил старец это предписание и узнал из него неожиданное повеление, то весьма возмутился духом. Скрылся мир его, безмерная скорбь объяла его душу. Восплакался он горькими и неутешными слезами до изнеможения и недоумевал что делать. Весьма смутились и братия, в особенности же духовные отцы — истинные ревнители по Богу, любившие тихое и смиренное монастырское жительство и с соболезнованием сердечным желавшие преуспеяния душам братии, над чем много и трудились. Они одни с великою горестью соболезновали старцу об имевшем быть душевном разорении братий.

Что же было потом? Печаль и скорбь старца так усилились, что он и от роду не испытывал того. Горько плакал и болезненно неутешно рыдал о том, что предвидел разорение и погибель душевного устроения братий; еще же и о том, что должны были прекратиться общие его поучения к братиям, которые он говорил им, при общем собрании в трапезе, — с одной стороны потому, что невозможно будет всем им вместе собираться, так как они будут разделены (одна часть в Нямце, а другая в Секуле), с другой же стороны потому, что будут приезжать гости, миряне и важные особы, и невозможно будет запретить им, чтобы не приходили послушать поучения. А чрез это пресечется его нравоучение, которое он всегда прилагал в конце своего поучения касательно исправления случавшихся между братиями поползновений, в которых подобает, по Писанию, согрешающих обличать при всем собрании (1 Тим. 5, 20), не указывая на лица, устрашая их гневом Божиим, дабы согрешившие постыдились, и убоявшись исправились, а неповинные большее возымели опасение и охранение от греха. Неутешно скорбел об этом старец и непрестанно плакал день и ночь.

Когда же он собирался писать к князю прошение об оставлении его в Секуле, пришли сюда начальствующие из монастыря Нямца. Припадая к нему со многими слезами, они смиренным прошением и неотступною мольбою начали умолять его, чтобы он не обижал их и не расстраивал на старости жительства их, прибавляя к сему — чтобы им не плакать на него до смерти. Едва мог старец терпеть от жалости, слушая слова эти, уязвлявшие его святую душу, боголюбивую и по истине братолюбивую, кроткую и всем мира, пользы и спасения желавшую. Показав им предписание князя, он с горькими слезами говорил: видите, отцы святые! вот причина смущения и скорби нашей и вашей. Но да известит вас Христос Господь, что никогда мне и в мысль не приходило, чтобы учинить такое беззаконие и насилие и опечалить души ваши, и за преступление заповеди Божией подпасть вечному осуждению. Сами вы знаете, что и Секул заняли мы не по насилию нашему. Но бывший в нем игумен, блаженной памяти отец Нифонт, видя наше смущение вследствие зависимости от папистов, сам, по любви своей к нам, приглашал нас к себе, так как желал жить с нами, скончав здесь и жизнь свою благочестно. Тогда мы, по любовному согласию, писали о сем ко властям и получили просимое. И сказал им еще: как бы я дерзнул учинить такое злодеяние? Какими бы глазами взглянул я на ваши святые лица, имея совесть свою судиею и обличителем в причиненной мною вам обиде? Как бы я приступил к Престолу Божию, дабы причаститься страшных и Божественных Таин, имея плачущих и обвиняющих меня пред Господом за насилие мое? Да не будет сего, да не будет! Напротив, я буду писать к князю и со слезами просить и молить его, чтобы оставил и нас и вас мирно пребывать в своих обителях. Ибо мы здесь, по благодати Божией, имеем глубокий мир. В рукописи на поле приписано: о горе мне! сколько скорбящих и воздыхающих на нас!