Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

И я вдруг чувствую, что верю ему. Верю, как брату, как другу, как доброму гению. Он сбрасывает с меня невидимый груз страданий, эти его слова зажигаются во мне радостным светом надежды и раскаяния за мои недавние мысли. Только теперь я понял, сколько заняла Люся в моей душе. И мне становится легко и радостно. Даже завтрашние испытания, предстоящие нам, отодвигаются далеко в неопределенное, неясное будущее…

Лукьянов поглядывает на светлеющее с востока небо.

— Давай быстрее, брат, — говорит он. — Как бы успеть до рассвета.

* * *

Светает.

Мы сидим в узком окопчике-ровике и ждем. Ждем напряженно, тихо, молчаливо. Попов запоздал с завтраком и теперь в конце окопа доедает из котелка кашу. Кривенок, глядя перед собой, ковыряет в зубах соломиной.

— Соль мало, — вдруг в напряженной тишине слышится голос.

Желтых вздрагивает и с недоумением оглядывается.

— Что?

— Соль мало, — спокойно сообщает Попов. Желтых плюет под ноги: до соли ли теперь!

— А каска, каска где? — вдруг спрашивает командир. — Опять забудешь?

Попов, покопавшись под шинелями, достает старую, ободранную, простреленную в боку каску и одевает ее на голову.

— Вот так, — одобряет Желтых.

Опять все молча ждем. Слышно, как под утренним ветерком шелестят колосья в снопах.

— Ничего! Не впервой. За землю крепче держитесь — она выручит, — успокаивает нас Желтых. Он оглядывает всех ровным отеческим взглядом, замечает в углу подрагивающего, закутанного в шинель Лукьянова. — Что, Лукьянов, трясет?

— Трясет немного.

— Ну потерпи. До вечера. Обойдется — в санчасть отправлю.

А пока надо помочь… В случае чего. И ты, «Динамо», чтоб без задержки мне! — построже приказывает он Лешке.

— А когда это я задерживал?

— Я наперед говорю. А вообще-то ты ловкач! На все руки мастер!

— То-то же! — ухмыляется Лешка. — Вот кабы к медальке представил. А то голословно все.

— А это посмотрим. Может, и представлю. Если будет за что.

— Послушай, командир. Даже если и авансом — оправдаю. Кровь из носа — заслужу! — обретая свой прежний шутовской тон, бахвалится Лешка.

Поднимается солнце. В поле по-прежнему тихо. Лица у хлопцев постепенно оживляются. Освещенный сбоку, ярко блестит один бруствер.

— Ни одна мина нет. Хорошо! — говорит Попов, глядя в небо.

— Ну вот. А боялись. Столько наделали паники: копать, копать, — вспоминает Лешка.

— Да, что-то притихло, — неопределенно говорит Лукьянов.

— Паника все. Конечно. Ничего и нет, а начальству приснится. Давай кого попало гонять, нервы испытывать. На растяжение, — говорит Лешка.

Желтых, жмуря один глаз, молчит. Я тоже молчу.

Нет! Все-таки медленно, но неуклонно зреет в этом ясном утреннем небе. Время от времени я замечаю, как во всепонимающих глазах Желтых мелькает недремлющая, спрятанная в самую глубь тревога. Я тоже предчувствую что-то, вслушиваюсь и жду.

Лешка вдруг достает из кармана пачку «Беломорканала» и небрежно бросает Желтых.

— Держи!

— Что? Ого! Где это ты раздобыл? Гляди-ка, как до войны! — удивляется Желтых, разглядывая пачку. Лешка с деланным безразличием достает еще одну, разрывает и сует папиросу Лукьянову.

— Кури, малярик!

Лукьянов нерешительно, словно раздумывая, берет. Остальное Леша отдает наводчику.

— Папирос кури? — удивляется Попов, получив угощение. Кривенок, колупаясь в затворенной коробке пулемета, делает вид, что не замечает этого. Мне Задорожный папирос не предлагает.

— Где это ты в ночь раздобыл? — удивляется Желтых.

— Кореш из продсклада угостил. Земляк!

Кривенок исподлобья вопросительно смотрит на него. Я тоже.

— Ну, а наболтал про Люсю… Ох, и трепло же ты, погляжу, — беззлобно ворчит Желтых.

— Нужна мне твоя Люся как собаке пятая нога.

— Не нужна? А поглядеть, так вон какие… разлюбезные.

— Разлюбезные! — иронически хмыкает Лешка. — Пока мы тут головы под пули подставляем — она там с тыловиками милуется. Тоже медаль зарабатывает. Капитан там один из связи… как его? Мелешкин. С ним крутит, знаю я, — говорит Задорожный, сладко дымя папиросой.

— Да ну уж, крутит, — слабо возражает Желтых.

— Конечно… Ну, кому что, а я подремать, — говорит Лешка, откидываясь в тесноте на бок.

Дремлет Лукьянов. Возится с пулеметом Кривенок.

Приподняв брови, вслушивается в тишину Желтых. Попов снимает с себя гимнастерку и начинает вшивать костяные пластинки в погоны. Над окопом, обманутый тишиной, появляется жаворонок, и мирная его песня сонно струится над полем. Желтых, прищурив глаза, вглядывается вверх и ласково нам говорит: