Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Она легко вскакивает в траве, он также встает, размашисто перекидывает через плечо тужурку. Среди огромного поля маков они идут вниз.

Солнце припекает все больше, коротеет, суживается тень от Медвежьего хребта напротив, на дальнем подножье гор дрожит пепельное знойное марево.

— Триесто карашо! Триесто партыджано! Триесто море! — говорит Джулия и, видимо, от избытка радостных чувств, запевает:

Ми пар ди удире анкора,
Ля воче туа, им медзо ой фьори
Пэр нон софрире,
Пэр нон морире
Ио ти пенсо, о ти амо…

Он, идя рядом, слушает, вдруг она обрывает мотив и говорит:

— Иван! Учит Джулия «Катуша»!

— «Катюша»?

— Си. «Катуша».

Ра-а-сцветали явини и гуши, По-о-пили туаны над экой…

Иван смеется.

— Почему Иван смехно?

— Расцветали яблони и груши, — отчетливо произносит он. — Поплыли туманы над рекой.

Выслушав, она понимающе кивает головой.

— Карашо! Понималь.

Раа-сцветали явини и груши…

— Вот теперь лучше. Только не явини, а яблони, понимаешь? Сад, где яблоки.

— Да, понималь.

Она поет «Катюшу», поет усердно, перевирая слова, хотя мелодия у нее получается неплохо. Он идет рядом, вслушиваясь в ее голос, ему хорошо, ласково, очень тепло на душе, но эта его хорошесть никак не может совместиться с тем их положением, о котором он не имеет права забыть.

29

Становится жарко, и он срывает с себя полосатую куртку, обнажив солнцу широкие крутые плечи. Джулия обрывает пение, заулыбавшись осматривает его и гладит по лопатке.

— О, Эрколе! Геркулес! Руссо Геркулес.

— Какой Геркулес! Доходяга. Она берется за его руку.

— Сильно корошо pyссо! Почему плен шёль?

— Шел! Вели, так и шел.

— Надо биль фашисто!

— Бил, пока мог. Да вот…

Подняв локоть, он поворачивается другим боком, и на ее подвижном лице отражается испуг.

— Ой, Санта Мария!

— Вот и Геркулес.

— Болно? — спрашивает она, касаясь его синего шрама на боку — следа ножевого штыка.

— Уже нет. Отболело.

— Ой, ой!

— Да ты не бойся, чудачка! А ну сильней!

Он берет ее пальцы и надавливает шрам. Она испуганно вскрикивает и прижимается к нему. Иван придерживает ее за плечи. Нечаянная эта близость заставляет его замкнуться. Пересилив себя, он говорит:

— Это вот что! Надо… Надо быстрее идти. Понимаешь?

— Я. Си, — соглашается она, с какой-то пугливо затаенной мыслью глядя ему в глаза.

30

Они спускаются по лугу от верхней его границы к середине. Вокруг маки, душистые незабудки, скопления желтой азалии. Они находят землянику и набрасываются на нее. Долго едят сочные крупные ягоды.

Ползая на коленях в траве, Иван вдруг оглядывается, с лукавой улыбкой на губах к нему подходит Джулия. На измазанной земляничным соком поле ее куртки несколько горстей ягод.

— Битте, руссо Иван! — жеманно предлагает она.

— Не надо. Зачем? Я наелся.

— Нон наелся. Эссен!

Захватив в горсть ягод, она почти насильно заставляет его съесть, потом ест сама. Так она шутливо кормит его. Наконец ягоды съедены. Он встает и поднимает брошенную в маках тужурку.

— Айда?

— Айда! — задорно отвечает она. Они опять идут вниз.

31

— Земляника — это хорошо, — говорит он, нарушая их тихое согласное молчание. — Я до войны не одно лето ею кормился. Земляника да молоко. И ни крошки хлеба.

— О, руссо — веджитариани! — удивляется она. — Джулия нон веджитариани. Джулия любиль бифштекс, спагетти, омлет.

— Макароны еще, — добавляет он и оба они смеются.

— Я, я, макарони! А руссо — землянико.

— Бывает. Что же поделаешь! Когда голод прижмет, — невесело соглашается Иван.

Джулия настораживается.

— Почему голяд? Русланд как голяд?

Она замедляет шаг, удивленная невольным его признанием, а он несколько медлит на ходу, потом говорит:

— Ты что же думаешь: у нас голода не бывало? Ого, еще какой! В тридцать третьем, например. Траву ели.

— Как траву?

— Какую траву? Вот эту самую, — нагнувшись, он срывает горсть травы. — С голоду и отец умер.

Джулия удивленно останавливается, строгое лицо ее мрачнеет, испытующе-подозрительным взглядом она смотрит на Ивана. Он, опечаленный невеселым воспоминанием, тихо идет дальше.

— И Сибирь биль! Плёхой кольхоз биль? — с каким-то вызовом в неожиданно похолодевших глазах спрашивает девушка.

Остановившись, он внимательно смотрит на нее.

— Ты что? Кто тебе сказал?

— Один пляхой руссо сказаль. Ти хочешь сказаль. Я зналь.

— Я?

— Ти! Говори!

— Ничего я тебе не скажу.

— Биль несправьядливост?

— Какая несправедливость?

— Невинни люди Сибирь гналь?

— В Сибирь?

Бросив взгляд в её колючие глаза, он быстро идет вниз, понимая, что надо что-то ответить: солгать или сказать правду.

Но лгать он не умеет.

— Как раскулачивали — гнали.

— Нон правда! — вдруг вскрикивает сзади Джулия. Он оглядывается — в ее глазах горечь, обида и самая неприкрытая враждебность.

— Нон правда! Нон! Иван — Влясов!

Она вдруг громко вхлипывает, Иван бросается к ней, но Джулия останавливает его категорическим гневным «Нон!» и бежит по склону в сторону.

Отдалившись от него метров на двести, она взбирается на голую плешину-взлобок и опускается на землю.

32