Повелитель

Также Лаврин был известен организацией Большого Тушинского ледового похода, который начинался возле торгового центра «Каледойскоп», где писатели поминали кинотеатр «Балтика», снесенный ради этого торгового центра, потом шли к Химкинскому водохранилищу, подходили по льду к подводной лодке – музейному экспонату под открытым небом, и дальше шли на другую сторону, к речному вокзалу, стараясь не угодить в руки властей или спасателей.

Летом же вместе с Лавриным ходили на знаменитые Тушинские водопады – плотину на реке Сходня сразу за МКАДом. От метро добирались до ближайшего поселка, выглядевшего так, будто они попали в восьмидесятые, с деревянными домами или двухэтажными многоквартирниками, снаружи обросшими кондиционерами и телевизионными тарелками, словно старые деревья, покрывшиеся грибными наростами. Литераторы шли по старому асфальту, минуя низкие одноэтажные магазинчики, маленькие дворики и белье, сохнущее на улицах. Чтобы попасть к плотине, нужно было перебраться через Сходню – или вброд, или по огромной круглой трубе, и потом шли через заросли крапивы, кусты и поваленные деревья. К плотине во время купания подплывали, самые смелые проходили внутрь сквозь падающие сверху водяные струи. Лиза – поэтесса, подруга Лаврина, рассказывала Наде, как однажды чуть не захлебнулась там, слишком сильно вода придавливала ко дну.

«Лизонька! – обычно звал Лаврин на каком-нибудь из творческих вечеров. – Я хочу домой». Обычно в ответ его изящная подруга ловко подхватывала Егора, забрасывая его руку на плечо, словно горжетку, и вела его до такси или уезжала вместе с ним.

– Не бей меня! – просил Егор, когда Лиза подходила на его зов.

– Повадился! – нежно отвечала она и начинала прощаться с остальными.

Что касается провокационных возгласов Лаврина – свои их любили, а вот незнакомцы пугались, принимая всерьез и начиная выяснять отношения.

– Только не говори, что не взял новых стихов! – прокричала следом за Егором Лида.

– Почему, взял, – улыбнулся Поль.

Не будет мне дано иного знака —
Увижу старый деревянный дом,
А мёртвая, любимая собака
Мне улыбнётся и вильнёт хвостом.

Мы соберёмся все в резной беседке

И радиолу выставим в окно.
Найдётся место дворнику, соседке,
А с музыкой в саду не так темно.

Ночь дышит влажной свежестью в затылок,

Шаги и смех несутся со двора,
Огонь блестит на горлышках бутылок…
Мы разучились ссориться вчера.

Войдёт отец, обнимет крепко-крепко,

До хруста сладкого, и скажет: «Здравствуй, сын!»
И счастье будет цельное, как репка,
А не по долькам, словно апельсин.

Это стихотворение Надя читала в журнале «Корабль». А вот следующее еще не слышала.

Давай я напишу тебе письмо.
Оно – смотри! – отправится само
По воздуху тягучему, ночному,
Как рыба подо льдом – над самым дном,
Письмо вплывет, покачиваясь, в дом
И к подлокотнику прильнет ручному,
И ты уже не отвернешься, нет, —
Но бережно возьмешь листок на свет:
Вот я вернулся, как ты и просила.
И все. И все. И плакать позабудь.
Ну, может, нарисую что-нибудь…
Обратный адрес не имеет силы,
Что ж, почты геометрия проста:
Разлука запечатает уста,
Мой голос станет точкою морозной.
Лишь форточку открой, вдохни, вглядись:
Я улыбаюсь всей судьбой беззвездной…
Но только ты, смотри, не простудись.

Пока Поль подписывал книги, Надя спустилась вниз, в зал, где проходило общение после вечеров. Там, в окружении стеклянных витрин с экспонатами, автора и зрителей уже поджидал накрытый стол: водка, вино, пара пакетов сока, бутерброды, соленые огурцы, порезанные яблоки и прочая незатейливая закуска. Здесь на стенах висели плакаты – афиши творческих встреч в Политехническом музее начала двадцатого века: «Диспут на тему: Искусство, взирающее на современность», «Чтение о современной поэзии», «Лекция “Поэзия и революция», «Вечер всех поэтических школ и групп» и прочее.

«Интересно, а как они выступали?», – подумала Надя и взяла со стола кусок яблока.

– Отличная презентация! – к Наде подошли Лида с Куликовым.

– А где Лаврин?