Повелитель

С вершины холма Монмартр открывался вид на город. Серые крыши домов, отдаляясь, постепенно исчезали в белесой дымке, а здания на границе горизонта сливались с небом, словно большое серое море. Лялин и Надя обошли вокруг белокаменной базилики.

– А ведь ты знаешь несколько слов по-французски, – сказала Надя, рассматривая статую Иисуса в центральной нише напротив главного купола.

Лялин хотел пойти внутрь, но она потянула его на второй круг, желая как следует рассмотреть каждую деталь собора. Две конные статуи из позеленевшей бронзы над главным входом: Жанны д’Арк и Людовика Святого. Купола, будто бы покрытые круглой черепицей, но на самом деле все элементы вырезаны из камня. Над каждым из центральных куполов стояла ротонда с колоннами, однако крест был лишь на главном куполе. Надю поразило разнообразие форм: арки, окошки, барельефы, горгульи, резные украшения разных очертаний и размеров, объединенные симметричным единством. Несмотря на многоликость элементов, во всем ощущались гармония и согласие, полет архитектурной мысли, подчиненный строгому порядку.

– Да, я знаю, как по-французски будет эклер, – ответил Лялин.

– Да нет. Другие. Еще!

– Жалюзи? Авангард? Оливье?

– Ну нет! Романтичное слово! Ну как называется этот собор?

– Сакре-Кер.

– Ну?

– Что ну?

– Ну сердце же! Святое сердце.

– Точно.

– А как по-немецки будет сердце? А я знаю, херц. – Надя снова потянула Лялина за рукав, заворачивая за угол. – А как будет по-немецки «я хочу спать с тобой»?

– Ich will mit dir schlafen.

– Звучит как проклятие.

– А почему ты спрашиваешь? Если что, мы можем вернуться в отель, – он будто бы случайно дотронулся до ее попы.

– Глупости! Мы едем к месье Родену.

– Но внутрь сейчас зайдем?

– Конечно, да!

В соборе Надю сильнее всего заинтересовали витражи, даже больше главной мозаики под потолком с центральной фигурой Христа в белых одеждах. Она с детства любила цветное стекло. Когда была маленькой, среди дворовых друзей самыми ценными считались синие стекла. Однажды она нашла такой осколок – небесного цвета, замурованный в свежеположенный асфальт. Стеклышко заманчиво, словно желая ее подразнить, чуть выступало над поверхностью, но как Надя ни старалась его вытащить, у нее ничего не получилось. Стекло срослось с дорогой навсегда. И тогда она просто запомнила это место и иногда приходила, садилась рядом и любовалась своим доступным, но недостижимым сокровищем. Сейчас то синее стеклышко казалось ей метафорой любви – когда есть другой человек, ты можешь быть с ним, прикасаться к нему, но он не может стать твоим, тем более – навсегда.

Они планировали, что поедут в музей Родена сразу после осмотра базилики, но прогулка по холму затянулась, и перед тем как спуститься в метро, Надя с Лялиным пообедали в небольшом ресторанчике.

Метро, несмотря на свои в основном непримечательные станции, Наде понравилось, особенно – отдельные пластмассовые сиденья вместо лавочек. «Подземка здесь как в кино», – сказала она, сидя на оранжевом кресле. Еще она решила не выбрасывать билеты – небольшие прямоугольники из тонкого картона с коричневой полосой на обороте, чтобы использовать их как книжные закладки. К музею Надя и Лялин шли от станции Concorde, специально выйдя раньше нужной остановки, чтобы немного прогуляться пешком.

Солнце светило со всей своей весенней силы, по ощущениям воздух прогрелся градусов до восемнадцати, если не больше. Когда они подошли к высоким воротам с надписью Musée Rodin, Надя сняла куртку, но оставила на шее зеленый шарф в красный горошек, который лежал поверх желтого платья, словно крылья бабочки на ярком цветке. Прежде чем войти в дом, если можно назвать домом дворец XVIII века, служивший также скульптору мастерской, они прогулялись по саду, где тоже стояли скульптуры. Больше всего туристов собралось возле «Мыслителя», одной из самых известных статуй. Надя медленно, словно ощупывая, рассматривала темную фигуру: движение ума, воплощенное в замершем человеческом теле, неподвижность, но и одновременно напряженная работа мышц, напоминающих сжатую ненадолго пружину. Не меньший интерес у туристов вызывали и «Врата ада», еще одна грандиозная работа мастера.

За мной – мир слез, страданий и мучений,
За мною – скорбь без грани, без конца,
За мной – мир падших душ и привидений.

Я – правосудье высшего Творца,

Могущества и мудрости созданье,
Творение Небесного Отца,

Воздвигнутое раньше мирозданья.

Передо мной – прошел столетий след,
Удел мой – вечность, вечность наказанья…[2]

Читал Лялин, пока Надя, запрокинув голову, рассматривала творение, создававшееся более тридцати лет. Линии и изгибы тел, погруженных в пучину страдания, заломленные руки, искаженные лица, ужас, отчаяние и одновременно смирение и покорность…

– Мы тоже попадем в ад? – задумчиво произнесла она.