Повелитель монгольского ветра

Но адвокат ничего не ответил, а лишь, махнув рукой, отвернулся к низенькому сумрачному оконцу – не окошку, а амбразуре – и глухо зарыдал. Тощая его шея, торчавшая из воротника нелепого драпового грязного пальто с намотанной какой-то тряпкой, тряслась и вздрагивала.

– А большая он сволочь, этот твой Рожков, – промолвил весь день молчавший Шнуров и макнул картофелину в соль. – Знал я, да молчал, надеясь, может, исправился человек – ан нет, экую аванию[56] нанес…

– Так вы его, оказывается, знали, Степан Пантелеевич? – оживился Носков.

– Знавал-с. В коммерческом вместе обучались. Да он у нас, мухортенький, вечно битым бывал за то, сударь вы мой, что жрал по ночам один да доносил. Да что там? Крамарь[57] он и есть крамарь, хоть ты его на золоте корми, паскудная душа…

– Эх, кабы знать заранее, – сокрушенно добавил он погодя и перекрестил зевающий рот. – Ну да делать нечего, господа хорошие, давай-ка лучше спать. А я тут неподалеку, к знакомцу, пока суть да дело, прогуляюсь…

…А Меланья грызла кулак в своей каморке и прислушивалась к шуму в хозяйских покоях наверху.

8 июля 1921 года, Урга (Улан-Батор), Внешняя Монголия,3 часа утра, помещение военной комендатуры

– Сукин сын! – Поднятый ташур барона опустился на сухонькую головку подвешенного на дыбу человечка. – Нет денег, нет?!

Палка стукнула и раз, и два.

Рожков дернулся и заверещал. Вывернутые в плечах руки хрустели, и отвратительный этот звук мог свести с ума кого угодно, но не барона.

– Позвольте-с, ваше высокопревосходительство, я спопробаю. – Полковник Сипайлов, главный палач Урги, маньяк и садист, начал подходить-подкрадываться справа. – С этими, пардон сказать, людьми по-иному-с надо…

И железные огромные щипцы опустились на жа ровню.

– Так нет денег на армию?! – Немигающие голубые страшные глаза барона придвинулись к самому лицу доверенного «короля сурков». – Нет?!

– Да нету же, нет! – выстонал-выкрикнул пытаемый.

Дверь в пыточную отворилась.

Нойон Жамболон, посланный с нарядом к Рожкову, молча кивнул на угол троим с ним вошедшим.

Сгибавшиеся под тяжестью мешков казаки свалили их в угол.

Жамболон встретился глазами с бароном и сдержанно кивнул.

Барон, подойдя, распорол кинжалом, выхваченным из-за кушака у казака, бок одного из мешков.

Золото, золото хлынуло ручьем на политые кровью опилки и растеклось.

Стало тихо.

Барон криво усмехнулся.

– Люди, люди, – произнес он, – порожденье крокодилов…

И вышел вон.

…Мешки давно унесли, подобрав золото с пола.

Сипайлов и Рожков остались одни.

– Что ж, – прошипел-прошептал палач, – значит, добрый самаритянин принял дорогих гостей, накормил-напоил да спать уложил?

Он поднял маленькие, черным огнем горевшие глазки на Рожкова, и тот, выдержавший взгляд барона, содрогнулся.

Сипайлов взял щипцы.

– Добро пожаловать в ад, – ощерился он.

16 сентября 2005 года, Казахстан, побережье Каспийского моря

Рита лежала на спине, связанные руки были примотаны длинной веревкой к языку рынды корабельного колокола над обеденным столом, под навесом, где вечерами собиралась за ужином шайка Бек-хана.

Сынуля сидел, расставив ноги в ковбойских сапожках, на лавке под навесом. Было жарко, удушающе жарко, но он не сменил «казаки» на более легкую обувь.

Он лениво шевелил прутиком, возя Маргарите по лицу. Та молча отворачивала голову, когда прутик залезал ей в рот или царапал веки.

Внезапно она одним точным движением, будто змея, вскинулась, поймала прут зубами и с маху перекусила его посередине. Темные ее глаза наотмашь хлестнули Сынулю по лицу.

Тот отпрянул.

Взяв себя в руки, он принужденно засмеялся и покосился на Белую, та загорала на днище перевернутой лодки и вроде бы ничего не видала. Ее оттянутые груди свисали, стекали на обе стороны, и пожухлые вялые соски с коричневыми ареолами темнели под беспощадным солнцем.

– У-у-у, c-сука, – процедил Сынуля, воровато оглянувшись, и ударил Риту носком сапога в ребра. – С-сука…

Рита закусила губу и замычала.

– Эй, сын противный, а по-другому бабу уговорить не умеешь? – раздался голос, и Граф шагнул из-за шалмана ветхого сарайчика – на солнцепек.

Сынуля вскочил и вытер враз вспотевшие ладони о джинсы, узкие дубовые «Rifl e», заправленные в сапоги. Джинсы были из редких теперь серий, способные стоять на полу сами по себе.

– Где… – Он сглотнул. – Где отец? Остальные? Бабки? Бабки где? Нашли, нет?

– Нашли, нашли, не суетись, – спокойно ответил тот и присел в теньке. Заметив, как корчится Рита, он процедил: – Что ж ты, сука, дешевишь? – и смерил Сынулю взглядом.

– А ты, Граф, часом, на ней не потел? Или щекотал ее, а не п…здил, когда за перстенек пытали? – распетушился тот.

– То за дело, – уронил урка, – а ты, марамойка, стой там, ходи сюда, базар к тебе небольшой имеется…

– Сюда смотри, – холодно процедил Бек-хан.

Они стояли с Энгром на беспощадном, жадном, белом всесжигающем свету, и короткие тени прятались позади. Глаза Сынули вылезли из очков.

– Ка… – начал он и осекся, – ка-а-а…