Повелитель монгольского ветра

Невысокий светловолосый человек, в котором, несмотря на цивильную штатскую пару серого английского сукна, вполне угадывался всадник и военный, протянул визитную карточку.

Оставшись один, он огляделся. Гостиная была выдержана вполне в европейском стиле, что было даже странно, ибо баронесса Елена Павловна, в девичестве принцесса Цзи, занимала видное положение при дворе императора Пу И.

– Здравствуйте, господин Орлов, – услышал он. – Чем могу вам служить?

Баронесса была еще молода и хороша собой, только вот гусиные лапки вековой печали начертили сеточки вокруг глаз, только нити снегов и стужи вплела жизнь в ее иссиня-черные волосы у висков.

Орлов щелкнул каблуками.

– Имел честь служить с вашим супругом в Азиатской дивизии, теперь вот пишу о нем книгу…

Служанка, безмолвно появившись, внесла чай и приборы. Фарфор был севрским, с позолотой и гербами рода Унгернов. И на заварном чайнике вилась готическая вязь девиза. Орлов присмотрелся.

«Звезда их не знает заката» – было написано по-немецки.

…Разговор затянулся. Елена Павловна долго рассказывала о восемнадцати поколениях Унгернов, погибших на войне. Глаза ее были сухи и бесстрастны.

Наконец Орлов принялся откланиваться. Она его не удерживала.

– Вы знаете, Елена Павловна, – уже в дверях произнес он, – я все-таки не верю, что барон мертв… Я слишком хорошо знал его. Такие люди не умирают. Да и монголы – вы ведь знаете? – монголы говорят, что регулярно видят его то тут, то там и что скоро Цагаан бурхан[59] придет судить и живых, и мертвых…

Елена Павловна подняла глаза и в упор взглянула на Орлова. Видимо, она колебалась, можно ли ему доверить нечто, и наконец решилась.

– Подойдите, поручик, – промолвила она и приглашающе повела рукой к стене, где висел портрет барона.

Орлов шагнул и обомлел. Повинуясь нажатию тайной пружины, большая фотография Унгерна в желтом халате, с генеральскими погонами и солдатским Георгием на груди, переснятая из советских газет, отъехала в сторону и, намотавшись на скрытый в желобе стержень, ушла под раму.

На ее месте появилась другая.

Барон, только бритый наголо и слегка постаревший, в халате, стоял на снимке, положив руку на плечо мальчика лет двенадцати – четырнадцати, и тоже в монгольском халате. Позади виднелся какой-то дацан, за ним – вершины гор под снежными шапками.

Изгрызенный солдатский Георгий висел на левой стороне халата барона.

И большой перстень с камнем, казавшимся черным, был надет на мизинец правой руки, лежавшей на плече сына.

Мальчик был похож на отца.

Тот же взгляд прозрачных, хотя и раскосых глаз, тот же упрямый подбородок, тот же высокий лоб.

– Его… Его недострелили? – спросил потрясенный Орлов.

– Дострелили, – ответила баронесса. – Но князь Бекханов тут же выкупил у палачей тело, а ламы, присланные Богдо-гэгеном, пока жизнь в нем еще теплилась, сумели сделать невозможное. Да вы же и сами сказали, такие не умирают…

Орлов открыл рот и хотел сказать еще что-то, но баронесса не дала ему слова, поймав на вдохе.

– Идите, – сказала она, и историк удалился.

…Часы пробили семь. Огонь пожирал дрова в камине, смола выкипала со стоном.

– Да. Бокал красного, пожалуйста, – ответила хозяйка на вопрос горничной, – и ради бога, больше никаких посетителей.

Девушка поклонилась и вышла. Баронесса сидела перед портретом в старинном высоком и неудобном кресле.

Она смотрела ему прямо в глаза.

Глаза ее были сухи.

15 мая 2006 года, Звенигородское шоссе, Подмосковье, Россия

…Длинный ряд автомобилей стоял у железнодорожного переезда. Тетка в оранжевой жилетке равнодушно наблюдала с крыльца, как парятся в машинах по обе стороны ветки ожидавшие. Желтые и красные флажки торчали у нее из-за пояса, натужно, надрывно звенел сигнал шлагбаума да посвистывал, покряхтывал маневровый, то пятясь к переезду, то, передумав, откатываясь вглубь, туда, где возилась на путях бригада ремонтников.

– Страна дураков, – сплюнул в окно машины сигаретку малый лет сорока, в шортах, в маечке, сидевший за рулем передней «девятки», и повернул погромче рукоятку радиолы.

Вдоль замерших машин двигалась женщина лет тридцати, вся в черном, в черном же платке, повязанном по-вдовьи, толкая перед собой инвалидную коляску.

В ней сидел мужчина.

Странным было то, что оба они были одеты во все черное, на ногах – высокие армейского образца берцы, на глазах черные очки, только у мужчины круглые, в синеву, как у слепого, у нее большие, зеркальные.

Из окон машин иногда подавали, и тогда женщина, поклонившись, внимательно всматривалась в лицо подавшего и сухо роняла:

– Спаси вас Господь.

Но чаще окна автомобилей оставались непроницаемыми, и странная, во все черное одетая пара нищих отражалась в их надраенных стеклах.

В машинах шла жизнь. В огромном «мерседесе» дядя лет шестидесяти пяти с депутатским значком на лацкане костюма с отливом снисходительно слушал щебетавшую у него на коленях активисточку из молодых.

– У региональных представительств должно быть больше прав! – куковала она.

– Но и обязанностей тоже, – хитро прищуривался дядя.

Активисточка потупилась.