Но, не в силах больше выносить этот ужас, она развернулась и в смятении выбежала из комнаты, чтобы позвать на помощь, как она затем и сообщила об этом в своих показаниях комиссару полиции Дионне.
– Сейчас на лестнице она закричит, взывая о помощи, – напомнил Шарль, – и ее крики услышит господин Трип.
Действительно, не прошло и минуты, как Анриетта появилась вновь, остановилась, опершись рукой о наличник, и знаком пригласила кого-то войти.
Господин Трип – так как это был именно он – неспешно переступил через порог.
– Боже мой! – воскликнула Коломба.
На что Бертран отозвался приглушенным ругательством.
– Да, это забавно, – сказал Шарль.
Забавным было то, что вышеупомянутый Трип оказался отнюдь не незнакомцем, не каким-то обычным прохожим, которого инстинктивно они уже представляли себе как некого надувающего розовые щеки торговца.
Вовсе нет.
Мсье Трип, худощавый молодой человек в черном костюме, с тростью под мышкой и шмыгающим носом, был не кем иным, как возлюбленным Анриетты и, вне всякого сомнения, предком Бертрана Валуа – человеком с тростью!
– Ох уж эти женщины! – пробормотал Бертран. – Плутовка заверила Сезара, что проведет день с подружками, и…
– И вот почему, – продолжил за него Шарль, – она не вернулась раньше. Анриетта, вероятно, была со своим ухажером в одном из живописных ресторанчиков Медона, а не у Каре-Мариньи на Елисейских Полях. Потому-то и о покушении она узнала лишь по возвращении в Париж. Трип – а выходит, именно так звали человека с тростью – проводил ее до двери дома № 53, да что уж там – до лестничной площадки второго этажа! И выбежала она из квартиры так поспешно только потому, что знала: он еще не ушел далеко и она без труда его догонит.
– Да уж, это ясно как белый день! – сказал Бертран. – Вот только она не сочла нужным рассказать все это комиссару. Предпочла оставить его в неведении относительно того, что уже была знакома с этим мсье… гм! с этим мсье…
– Трипом, – насмешливо произнес Шарль.
Бертран – разочарованный, раздосадованный – смотрел на Коломбу несчастным взглядом.
Шарль продолжал:
– Быть может, даже бароном Трипом!
– Ах! Не надо! Прошу тебя! – простонал Бертран.
– Какой же ты злюка! – сказала Коломба.
– Полноте! – заявил ее жених, похоже на что-то решившись. – Пусть моего предка зовут Трип или как-то иначе, очевидно ведь, что он славный малый. Да вы сами посмотрите.
Положив трость и шляпу на белый мраморный столик, вновь прибывший опустился на колени перед трупом. Беглого осмотра оказалось достаточно, для того чтобы удостовериться в непоправимости случившегося несчастья. Бледный, он распрямился и, уронив худые руки, обвел девушку печальным взглядом, преисполненным нежности и верности, взглядом преданного пса.
Анриетта, зарыдав, бросилась ему на грудь. Он прикоснулся губами ко лбу девушки. Так, неподвижно и молча, они простояли несколько долгих минут.
Анриетта и Трип, человек с тростью, вернулись спустя какое-то время вместе с господином Дионне, комиссаром, господином Жоли, начальником муниципальной полиции, и каким-то полицейским.
Трип неплохо играл свою роль незнакомца, прохожего, незаинтересованного свидетеля.
Магистраты предались привычным для 1835 года констатациям, используя методы незамысловатые, но весьма эффективные. Результат вам известен.
За вечер множество господ, проникнутых осознанием собственной важности, множество людей менее значительных побывало в кабинете покойного Сезара Кристиани, чье тело было отправлено на вскрытие.
– Просто ужас, до чего они похожи! – заметил Бертран Валуа. – Выглядят так, будто все они – родственники.
– Ты преувеличиваешь, – сказал Шарль. – Но я готов признать, что все эти старомодно одетые люди, с одинаковыми бакенбардами и определенным выражением лица, соответствующим манере поведения, ощущениям их столетия,
Портреты стояли в ряд перед ним: портрет маслом, пастель, две миниатюры.
Студию на улице Турнон окутали сумерки.
Затем во мрак погрузился кабинет на бульваре Тампль, навсегда лишившийся симпатичного и столь оригинального человека, который прожил там свои последние годы. Анриетта приняла в этой комнате – со всей сдержанностью и почтительностью, которые ей предписывало ее положение, – родных Сезара; мадам Лебуляр выплакала все глаза. Молодой Наполеон Кристиани долго смотрел с мрачным видом на большое кровавое пятно, чернившее теперь ковер савонри.