Повелитель железа

Несмотря на то что из Гавра два раза в неделю отбывали трансатлантические пароходы, каждый раз отплытие их обставлялось так торжественно и великолепно, словно подобное происшествие случалось в первый и последний раз. Тут были особые поезда, состоявшие из великолепных синих пульмановских вагонов, оркестры музыки, пушечные салюты, аэропланы, кидающие букеты цветов, специальная газета с фамилиями отъезжающих, лотки с бюстиками Вандербильдта и Рокфеллера, из коих один непременно находился среди пассажиров, портреты Лины Кавальери по случаю пятидесятилетия со дня ее первого увлечения, и многое другое. Пароход «Геракл», долженствовавший отойти в описываемый нами день, был первый по величине пароход океанской компании, и взрослый человек должен был затратить около суток, чтобы пройти расстояние от носа до кормы. На пароходе были банки, рестораны, кинематографы, театры, отели, гаражи, спортивные клубы, уголовный и гражданский суды, сыскное отделение, церкви всех вероисповеданий и особое помещение для атеистов. Газеты всех направлений выпускались на пароходе. Об океане никто не думал. Он трепыхался где-то там, под ногами, и лишь иногда во время сильнейшего шторма публика вспоминала о нем по легонькому покачиванию судна, которое, впрочем, начинало чувствоваться обычно уже к концу шторма. Когда наступил миг отплытия, оркестры грянули марш, пушки выпалили дружно и оглушительно, родственники и провожающие заорали «ура», а количество махавших платков было так велико, что поднятый ими ветер выгнал в открытое море большой рыболовный парусник. Букеты цветов завалили палубу и берег и, попав в море, плавали словно медузы. Дамы спорили между собою относительно того, который из пассажиров — Рокфеллер, и покупали списки принадлежащих ему заводов с указанием приблизительного дохода его за последний год.

— Велика штука — миллиард, — говорил Ящиков, плюя в голубую бездну и смотря, как окутывает дымка берега Франции, — да у нас в России — мне сестра писала — одно время нищему миллиард подать считалось неприлично.

— Да ведь тут твердая валюта, — возражал Валуа.

— Вот разве что твердая… Нет, что ни толкуйте, не поражает меня его богатство!.. Видите — сидит один и пьет шампанское! Не имей сто рублей, а имей сто друзей!..

— О, Франция, — говорил Валуа, глядя на исчезающий берег, — так некогда смотрел на тебя мой предок Генрих II, отправляясь в гости к английскому королю. Взойду ли когда-нибудь, одетый в порфиру, я на твой украшенный лилиями трон, или вечно буду слоняться по кафе в жалком пиджачишке, подходящем ко мне, как корове седло. О, Франция! Прекрасная изменница! О, Франция!..

— Человеку свойственно любить свою родину, — сказал Ящиков, нацелившись окурком сигары в чайку, — наш писатель Карамзин отлично эту мысль выразил. Самоеды, говорит, и те любят, а у них вся родина, можно сказать, одна сплошная льдина!.. А кольми паче счастливые швейцары, которые перед одним господом преклоняют гордую свою выю!.. Да-с!

В это самое мгновение на палубу из ресторана вышел человек, при виде которого оба собеседника ахнули от изумления.

— Эбьен! — вскричал Роберт Валуа.

Адвокат несколько смутился.

— Да, это я, друзья мои, — сказал он, — я еду улаживать тяжбу двух соседних островов, оспаривающих друг у друга морскую рыбу…

— Ну, мы — люди холостые, — сказал Ящиков, — мы можем прямо сознаться: мы едем на остров Люлю! Чем я рискую! У меня еще в 1917 году отняли отчизну!

— А у меня, — сказал Валуа, — отняли трон еще в XVI веке!

Эбьен помолчал и заметно покраснел.

— А как вы доберетесь до острова Люлю? — спросил он.

— Мы доедем на этом чудище до Буэнос-Айреса, а там, говорят, рукой подать до острова Люлю! Любой извозчик, то есть, тьфу, любой пароход доставит!..

— Вы убеждены в этом?

— Как дважды два — четыре!..

Внезапно на палубе раздался дикий крик. Трое собеседников с испугом оглянулись и увидели человека с большою рыжею бородою в синих очках, который бежал, охваченный необычайным ужасом, а за ним следом, извиваясь и подпрыгивая, мчалась громадная кобра, при виде которой дамы испустили пронзительный визг и попадали в обморок, а все присутствовавшие мужчины выхватили револьверы.

Трах!

Раздался залп, подобного которому не слыхал еще никто из присутствующих. Клочки кобры разлетелись по палубе, а место смерти оказалось рябым от пуль. Рыжий господин упал в кресло, и ему была немедленно оказана медицинская помощь, оказавшаяся тем более удачною, что никаких повреждений ему змеею причинено не было. В то же время из каюты первого класса выскочил лысый, ученого вида джентльмен и с видом глубокого огорчения стал тыкать подзорною трубою в куски кобры.

— Доктор Жан Сигаль! — вскричали Валуа и Ящиков.

Эбьен в ужасе заметался по палубе.

— Бегите! — кричал он, — Огюст сейчас выскочит!

Но д-р Жан Сигаль покачал годовою.

— Огюст остался дома, — сказал он, — но дозвольте спросить: кто осмелился убить Аделаиду?

— Если речь идет об этой проклятой змее, — вскричал помощник капитана, убирая свой браунинг, — то вас самих нужно убить. Какое вы имеете право везти змею?