Повелительница снов

Как ни сопротивлялась Варька всему миру, навалившемуся на нее, но в конце третьей четверти у нее в жизни осталась одна опостылевшая школа. После поражения на ниве музыкального творчества и провалившейся попытки демонстративного устройства личной жизни, это уже было слишком. А болеть теперь было совсем нельзя, а то бы мама еще чего-нибудь удалила. Когда залетишь высоко, то падать особенно больно. Девочки как-то узнали, что взрослый красивый юноша-музыкант больше с Варькой ходить не будет, вроде даже с какой-то другой его видели. Конечно, кто же из нормальных парней будет ходить с нашей Варей? Приговор Варюхе был подписан.

Как и во многих других классах, у них всем заправляли несколько девочек - протокольных ябед Валентины Семеновны. Но справедливость требует сказать, что с колготками и фартуками у них было гораздо лучше Варькиного, а уроки всегда были выполнены без клякс и помарок. Они не болели по неделям и не являлись после с тоскующими зелеными глазками, упертыми в потолок, не говорили странных вещей на истории и литературе, а на классных собраниях всегда с удовольствием делали доклады на политические темы. Поэтому у них сейчас были все основания всерьез взяться за Варьку, которой, конечно, именно в этот момент никого не хотелось видеть.

Обычно это начиналось так: на уроках ей приходили записки с настойчивыми просьбами задержаться после уроков. Только заканчивались уроки, как начиналось это безобразие. Выпустив всех мальчиков, они закрывали двери и накидывались на Варьку. Сначала они заставляли высказываться всех девочек, но Люба и Танька со своими подружками, которых наши активистки не очень-то и слушали, просто стали прорываться к двери и убегать, поэтому на вечеринки привлекли Железника, у которого на все была какая-то своя точка зрения, совершенно чуждая Варьке. Девочки порицали ее в форме диспута, разбирали ее поведение по косточкам при мощной идеологической поддержке Железника. Наверно, с другими это у них прошло бы со свистом, но Варваре почему-то весной всегда было совершенно безразлично, что говорят о ней другие. Почему-то весной они ей были неинтересны, она иногда даже с испугом ловила себя на мысли, что иногда не понимает обращенных к ней слов своих сверстников. Диспута о любви и дружбе у них не получалось, девочки никак не могли заставить Варьку высказаться и покаяться. Поэтому они обычно долго ругали ее, потом ругались между собой, а потом плакали все вместе. Несколько раз ее пытались защитить Люба и Таня, дежурившие под дверью, тогда плач особенно затягивался. Иногда Короб задерживался последней парте и громко вздыхал, но потом и он стал сбегать с этих разборок вместе с Волковым. Варя со всеми вместе не рыдала, хотя это и оставляло у нее самое гнетущее впечатление. Она вообще не понимала, откуда девочки почти ежевечерне берут столько горючих слез по поводу своих жизней, загубленных общением с ней.

Таня и Люба почти силой тащили ее из класса за собой, но она оставалась. Это был почти героизм с их стороны, так как им, Варькиным подружкам, по проверенной коммунистической методике девочки объявили бойкот. А Варьке хотелось дойти до смысла их непонятной для нее внезапной вражды. И, напротив, Валентина Семеновна стала вдруг внимательной и предупредительной к ней. Конечно, для чего ей теперь самой нервы с Варькой трепать, когда она такую смену вырастила! Бабушка бы сказала: "Дожила сучка - сама на завалинке, а щенята лают!"

И вот, наконец, Варька вспомнила давние красочные сны, в которых ей и про это, оказывается, рассказывал желтолицый. Если у народа нет главной, связующей идеи, объединить его может только враг. За неимением внешнего врага, находится враг внутренний. Ненависть объединяет гораздо лучше, чем любовь или даже желание выжить. Варя совсем была не против, чтобы их класс жил дружно, но чтобы эта дружба держалась только на ненависти к ней? Вот уж увольте! Доказать что либо подросткам, измученным трудностями полового созревания, легко впадающим в истерику, она, конечно, не могла, но искренне ненавидела Валентину Семеновну, все классное руководство которой держалось только на успешно подогреваемой ненависти к ней.

Чего они хотели от нее? Чтобы она так же, как и они, радостно щебетала на переменках о новых туфлях, которые папа привез из Москвы? Чтобы, как попугай, вторила всему тому, что пишут в учебниках? Чтобы лгала, пресмыкалась перед сильными и презирала слабых? Да, наверное, они этого от нее хотели, именно так, они полагали, человек должен взрослеть. И ей было даже жаль их, потому что она понимала, что никому из них не дано достичь истинной зрелости.