Поверженный ангел

Оказалось, что неделю назад этот Ландо пришел к ним в дом и принес синьору Алессандро записку, которую его мать, прачка при Стинке, вынесла из тюрьмы, но не смогла передать по назначению, потому что человек, которому она предназначалась, умер. Прочитать записку, написанную по-латыни, Ландо не смог, он разобрал лишь имя Алессандро Альбицци и решил на всякий случай показать ее хозяину. Прочитав каракули, нацарапанные на грязном клочке бумаги, синьор Алессандро изменился в лице, поднялся вместе с Ландо к себе в студио и плотно затворил за собой дверь, что, впрочем, не помешало Лупаччо, камердинеру синьора Алессандро, подслушать весь их разговор. Синьор Алессандро будто даже задабривал оборванца, расспрашивал о житье, обещал помочь выйти в люди, а под конец назначил надсмотрщиком у себя в мастерской. После ухода Ландо он приказал оседлать себе коня, надолго уехал куда-то из дому, а вернувшись, объявил своей воспитаннице, что решил выдать ее за Луиджи Беккануджи. Несчастная Мария попробовала было заикнуться о мессере Панцано, но тут синьор Алессандро пришел в страшную ярость и объявил, что еще не сошел с ума, чтобы породниться с грандом, особенно в такое время, как сейчас. Всю ночь Мария проплакала, а наутро послала служанку известить рыцаря о несчастье. С того дня Аньола каждое утро чуть свет бегает к церкви, относит рыцарю записки своей хозяйки и возвращается с посланиями мессера Панцано.

Увлеченный рассказом служанки, Ринальдо и не заметил, как они дошли до площади и остановились в тени невысокой каменной стены против бокового придела церкви Санта Тринита. Почти в ту же минуту к ним подъехал мессер Панцано, сопровождаемый верным Казуккьо. Ринальдо по скромности хотел было отойти в сторонку, однако рыцарь удержал его.

— У меня нет секретов. Не только вам, которого считаю другом, но самому злейшему врагу своему не побоюсь сказать в глаза, что люблю Марию и не откажусь от нее, хотя бы против меня восстали все силы земные и небесные, — с горячностью проговорил мессер Панцано, потом повернулся к девушке, передал ей свернутое трубочкой и перевязанное шелковой ниткой письмо и добавил: — Вот, отнеси своей госпоже и скажи ей, что я молю ее не падать духом, что всеми мыслями своими я с ней и надеюсь увидеть ее нынче, как обычно, у Святого Галла…

— Простите, мессер Панцано, — вмешался Ринальдо, — но раз уж я невольно слышу все, что вы говорите, то не могу не предостеречь вас. По-моему, лучше Марии не выходить нынче из дому.

— Что так? — нахмурившись, спросил рыцарь.

— Взгляните на площадь, — ответил Ринальдо.

Рыцарь обернулся и не смог сдержать возглас удивления. На площади перед церковью, на прилегающих к ней улицах, на мосту, еще недавно пустынных, как и всегда в столь раннюю пору, сейчас было полно народу. Люди шли в одиночку и группами по нескольку человек, иные молча, иные громко переговариваясь. В этом шествии не было ничего праздничного, напротив: сосредоточенные лица людей, их возбужденные голоса, даже их смех, отрывистый, как бы через силу, наконец, то, что все они шли в одном направлении, к площади, — все это носило тревожный, даже зловещий характер.

— Куда они идут? — спросил рыцарь.

— Вы и в самом деле ничего не знаете? — в свою очередь спросил Ринальдо. — Я думал, что во дворце Гвельфской партии уже все известно.

— Я не был во дворце Гвельфской партии, — резко отозвался рыцарь. — Не в моих правилах ходить туда, где меня не хотят видеть. Но вы правы. Аньола, — обратился он к служанке, — сама видишь, что творится в городе. Убеди же свою хозяйку, что лишь беспокойство за ее безопасность заставляет меня отказаться от свидания с ней.

— Будьте спокойны, мессер Панцано, — ответила девушка, — я все передам, как надо.

— Так что же все-таки это все значит? — кивнув на толпу проходивших мимо чумазых лудильщиков, спросил мессер Панцано.

— Бунт, — ответил Ринальдо и, поскольку никому не обещал хранить в секрете то, что узнал за последние дни, рассказал рыцарю о том, как последние две недели помогал Восьми войны готовить петицию от имени младших цехов, как Сальвестро в обход всех правил решил добиться ее одобрения советами, а потом уже передать на рассмотрение коллегии приоров.

— А эти люди? — спросил мессер Панцано.

— Они соберутся перед дворцом подеста и заставят советы одобрить петицию. Вы же знаете, что не только в коллегии приоров, но и в советах немало сторонников партии.

— Значит, петиция Сальвестро против нас, против партии?

— В этом не может быть никаких сомнений. Кстати, знаете, что сказал Марии мой дядя, а он, как я теперь понимаю, гораздо лучше меня осведомлен о планах Сальвестро? Он сказал: «Я еще не сошел с ума, чтобы породниться с грандом, особенно сейчас».

Панцано нахмурился.

— Так вы полагаете, они поднимут бунт? — спросил он, помолчав.