Поверженный ангел

Легкая победа, одержанная ими в июльские дни, многочисленность их рядов родили в их душах еще одну иллюзию. Нас много, поэтому мы сильны, думали они и ошибались, потому что истинная сила оставалась у тех, кому принадлежали мастерские и дворцы, земля и капиталы, запасы зерна и всевозможных товаров, у кого были друзья и единомышленники за городскими стенами, в других городах Тосканы — у жирных пополанов. Видели ли это чомпи? Нет! Они были слишком ослеплены своей игрой во всеобщее равенство. Они не замечали даже, как от них все больше отдалялись те, кто в июльские дни стоял с ними рядом на раскаленной площади, — цеховые ремесленники. У каждого из них была какая-то своя собственность, пусть небольшая, но своя, свои доходы, и равенство, которое проповедовали чомпи, пугало их. Они не хотели равенства с бедняками и голытьбой. Их помыслами было — сравняться с жирными. К ним они и потянулись, бросив на произвол судьбы своих вчерашних союзников, которые помогли им обрести цеховую самостоятельность.

Да, многого не знали чомпи, о многом не догадывались, многого не могли взять в толк. Зато был человек, который все видел, все знал, изо всего умел извлечь для себя пользу. Этим человеком был Сальвестро Медичи. В отличие от своих наивных, совестливых врагов — а после партии его единственными врагами оставались чомпи, — он считал, что в политической игре, особенно в такой крупной, какую вел он, все средства хороши, если они ведут к цели.

Войдя вместе с Ландо во дворец, он с первого же дня, с первого часа принялся терпеливо плести паутину нового заговора, небывалого, грандиозного заговора, заговора всех «добрых пополанов» против взбунтовавшейся черни, заговора, который обещал наконец привести к осуществлению его честолюбивой мечты.

К концу августа все было готово. Тысячи людей из числа жирных пополанов, посвященных в заговор, тайно вооружившись, ожидали лишь сигнала, чтобы напасть на чернь. В воскресенье двадцать девятого августа, после того как чомпи, избрав новых приоров и гонфалоньера справедливости, веселые и довольные покинули площадь, Сальвестро решил, что настало время открыть свой план разгрома чомпи приорам и гонфалоньеру Микеле ди Ландо. За час до полуночи в уютном Зале двухсот на скамьях, расставленных вдоль стен, расположились приоры, члены комиссии Восьми войны, капитан народа и канцлер Калуччо Салутати. Посредине, на возвышении, сидел Микеле ди Ландо. Как первый человек в государстве, он занимал почетное председательское место и единственный из всех мог говорить, не поднимаясь с кресла. Раздобревший, искусно причесанный, надушенный, в богатой одежде, сверкавшей золотым шитьем, с тяжелой золотой цепью на шее, он не имел ничего общего с тем лохматым, оборванным чесальщиком, сыном тюремной прачки, который месяц назад, испуганно озираясь, впервые переступил порог Дворца приоров. «И откуда что берется!» — глядя на своего бывшего приятеля и собутыльника, с завистью думал Ленчино ди Франкино. Теперь, когда он стал приором, его тоже одели, как синьора, но в душе он все равно чувствовал себя чесальщиком и никак не мог победить в себе плебейскую почтительность ко всем, кто его окружал здесь, даже к важным слугам, приходившим стелить ему постель.

Первым заговорил Сальвестро. Обрисовав в самых мрачных красках ту бездну разорения и упадка, в которую ведут коммуну чернь и те, кого она именует «Восемь святых божьего народа», он объявил, что комиссия Восьми войны, созданная затем, чтобы охранять безопасность коммуны, решила не медлить более и разом покончить с язвой, разъедающей благополучие государства.

— У нас есть план, которым я хотел бы поделиться с вами, синьоры, — говорил он. — Но, прежде чем открыть его, я должен быть уверен, что нас не предадут, ибо среди нас есть человек, чье происхождение и вся прежняя жизнь не внушают особого доверия. Я говорю о гонфалоньере Микеле ди Ландо.

При этих словах Ландо побледнел как полотно, потом побагровел и, сжав кулаки, вскочил с кресла.

— Он из стана наших врагов и служит за деньги, — невозмутимо продолжал Сальвестро, делая вид, что не замечает бешенства, овладевшего гонфалоньером. — Его бывший хозяин синьор Алессандро Альбицци заплатил ему за разные услуги сто сорок пять флоринов. В июле ему выдана из казны почти сотня флоринов. Третьего августа как Гонфалоньер он получил полное вооружение с гербом коммуны и серебряный кубок со ста золотыми флоринами. Я не попрекаю его этими деньгами, однако, с другой стороны, скажу прямо, понимаю и не осуждаю тех благородных граждан, которые не доверяют тем, кто продает свои услуги за золото, и считают, что чомпо, человек без роду без племени, всегда останется чомпо…

— Я не чомпо! — крикнул Микеле ди Ландо. — Вы не смеете! Я, может быть, больше вас ненавижу этих чомпи!