Поверженый король

— За что? Я же лично никого не убил, почему меня хотят лишить этой жизни? Причём здесь мои жена и ребёнок. Ведь они ни в чём не виноваты?

Он окинул взглядом серые стены камеры и понял, что, в отличие от рядового Мещерякова, ему задать подобный вопрос было некому.

* * *

Я сидел в кабинете Фаттахова и обсуждал с ним проблему Елабуги.

— Представляешь, Ринат, такая банда у Лобова, а городская милиция, словно в состоянии глубокого гипноза, ничего не видит?

— Сейчас, Виктор Николаевич, это не главное. Главное — развалить Лобова, заставить его разоружить свою банду. Это потом мы разберёмся, кто недоглядел, кто помог ему подняться на ноги.

— Вот так, Ринат, у нас всегда, мы всё откладываем на потом. А когда оно наступит, это «потом», никто толком и не знает.

— Неужели ты не видишь, что творится в России, в республике. Все силы брошены на борьбу за власть, а не с преступностью.

— Ты знаешь, Ринат, я никогда не лез в политику, не играл в эти политические игры. Я всегда честно выполнял свой служебный долг. Главное для меня — развалить Лобова, и мне совершенно безразлично, на чьи весы ляжет этот успех.

Фаттахов посмотрел на меня и, махнув рукой, произнёс:

— Ты знаешь, Абрамов, сейчас не то время, и нейтралитет вряд ли спасёт тебя. Сейчас ты или в одной команде, или в другой команде. В одиночку здесь не ходят.

— Может, ты и прав, Ринат, но меня сейчас больше волнует Альметьевск, чем всё то, о чём ты мне только что говорил. Мне кажется, что мы накануне грандиозного событий.

— С чего ты это взял?

— Я вчера встречался с одним из своих источников. Он был в Альметьевске и встречался там с Аникиным. Лобов до своего ареста, ездил к Аникину и помог ему оружием. Просто так никто не покупает автомат и не берёт его в аренду.

— Вот и работай с Лобовым. Пусть он поделится с тобой этой новостью.

— Всё ясно, Ринат. Думаю, что в течение двух дней я развалю его, и он расскажет много занимательных вещей.

Я вышел из кабинета Фаттахова и направился в ИВС. Поздоровавшись с сотрудниками, я поинтересовался у них состоянием Лобова. Мне доложили, что между Лобовым и сержантом Нигматуллиным состоялся контакт. Сержант сообщил ему о выезде в Елабугу и решении прекратить работу с Лобовым.

Я осторожно подошёл к его камере и заглянул в глазок. Лобов сидел за столом, обхватив голову руками. Я отошёл от камеры и вновь проинструктировал личный состав ИВС. Теперь нужно было ждать результата этой психологической завязки.

* * *

Утро не внесло каких-то изменений в жизнь Лобова. Он опять проснулся от криков конвоя, которые увозили Пуха и Гаранина в Елабугу. Нервы Лобова были на пределе, и он готов был сорваться. Он, как и в прежний раз, попытался докричаться до своих товарищей, но и в этот раз его попытка не увенчалась успехом. Все его крики растворились в вязкой тишине.

Услышав шаги в коридоре, Лобов бросился к двери и стал настойчиво стучать в дверь. Открылась дверь, и на пороге камеры появился сержант милиции.

— Чего барабанишь? В карцер захотел? Считай, это девяносто девятое китайское предупреждение. Ещё раз стукнешь в дверь, потеряешь здоровье. Понял?

— Слушай, сержант. Позвони Абрамову, скажи, что Лобов хочет с ним поговорить.

— Абрамов уехал вместе с твоими друзьями в Елабугу. Сказал, что твоих друзей оставит в Елабуге, чтобы не возить их постоянно туда-сюда.

— Слушай, если узнаешь, что Абрамов вернулся в МВД, передай ему, что я хочу с ним поговорить.

— Да я ему ещё утром говорил, что ты спрашивал его. Ну, как вроде бы ты хотел с ним поговорить, но он снова, как и тогда, сказал мне, что слушать трудовую биографию он не намерен. Так и сказал, что время терять на тебя, мол, не намерен. Сегодня Пухов должен показать Абрамову что-то важное для дела.

Лобов почувствовал, что потерял контроль за ходом расследования дела. Его товарищи-подельники что-то говорят следователям, показывают, но он не знает, что конкретно.

Он взглянул на сержанта и тихо произнёс:

— У меня куча денег, помоги мне, и я отблагодарю тебя. Понюхай, поспрашивай у оперативников, что они поют, мои товарищи.

— Ты понимаешь, что предлагаешь мне? Много здесь вашего брата, каждый готов что-то пообещать, а как вылетят отсюда, сразу всё забывают. Я и так нарушаю приказ, разговаривая с тобой.

Сержант закрыл дверь, и снова в камере и коридоре ИВС повисла тишина.

— Колоться или не колоться? — думал Лобов, лёжа на койке. — Если его товарищи Пух и Гаранин признались во всём, то смысла молчать, и идти в отказ просто не было. Нельзя отрицать то, что очевидно, вроде бы так говорил Хирург. А это значит, что смысла молчать дальше просто нет. Сейчас нужно говорить, и говорить убедительно. Может, это ещё поможет ему избежать расстрела.

Он снова бросился к двери и начал настойчиво стучать в металлическую дверь. Не прошло и минуты, как дверь камеры открылась, и в неё ворвались два здоровущих милиционера. Они выхватили дубинки и стали его избивать. Когда он потерял сознание, его схватили за руки и волоком потащили в карцер. Очнувшись по дороге к карцеру, Лобов, что есть силы, заорал:

— Я жить хочу, жить хочу! Хочу к Абрамову!