Поверженый король

Хирург столкнулся с Абрамовым, когда его вели с прогулки в камеру. Он был приятно удивлен, что, несмотря на прошедшие двадцать лет, первым его признал Абрамов, а не он. Через час Хирург сидел в кабинете главного «кума» и пил крепкий чифирь, который заварил для него Абрамов. Они разговаривали довольно долго, вспоминая детство. Хирурга интересовало буквально всё, а особенно то, что стало с их общими знакомыми. Он радовался, словно малое дитя, узнавая о том, кем стали его знакомые, печалился, когда узнавал об их смерти.

— Слушай, Витёк, я бы полжизни сейчас бы отдал, чтобы хоть раз ещё в своей жизни увидеть наш старый двор, эти сараи и свою голубятню. Я тебя очень прошу, свози меня туда!

Абрамов посмотрел на него и, немного подумав, предложил ему:

— Гера, я готов тебе показать наш старый двор, но при одном условии. Ты должен будешь помочь мне в одном непростом для меня деле.

— Ты предлагаешь мне стать сукой, стучать на своих корешей, честных воров? — Хирург резко вскочил со стула и неприязненно посмотрел на Абрамова.

— Ты что, Гера? Я тебя не призываю стучать, а тем более сдавать своих друзей. Ты мне нужен как консультант. Завтра в Казань привезут одного крутого мужика из Елабуги. Он крупный бизнесмен и лидер местной преступной группировки. Его бойцы буквально на днях застрелили несколько сотрудников милиции и серьёзно ранили ещё одного. Мне необходимо его сломать, но сломать не физически, как ты, наверное, уже догадался, а морально. Я хочу, чтобы этот человек сам покаялся в организации этой группировки и сознался в организации целого ряда убийств. Сам он чист, он не стрелял и не убивал, однако именно по его команде убивали ни в чём не повинных людей.

Хирург сидел молча. К нему ещё ни разу в жизни никто не обращался с подобной просьбой. Он боялся только одного — ссучиться.

— Гера, ты что молчишь? Поможешь мне или нет? — спросил я его. — Ты же знаешь, я тебя не подведу, это только между тобой и мной.

— Хорошо, Витёк, — произнёс он, — только не подставь меня, иначе мне вилы.

Утром Георгия Разрывина перевели в ИВС МВД Республики Татарстан.

* * *

Лобов осторожно вошёл в камеру. В углу на нижней койке лежал мужчина средних лет.

— Привет честным арестантам, — сказал Лобов.

Мужчина, лежавший на койке, даже не шелохнулся. Лобов бросил свой матрас на верхнюю койку и попытался взобраться наверх. Мужчина поднялся с койки и присел на лавку, наблюдая за тем, как обустраивается новичок.

Лобов лёг на койку и закрыл глаза. Перед глазами Лобова, уже в который раз за последнее время, вновь проплыли лица жены и ребёнка. Сердце сжалось от жалости к ним. Он не заметил, как из его глаз потекли слёзы.

— Что, братишка, плачешь? — спросил его мужчина. — Себя жалеешь?

Лобов смахнул слёзы с глаз. Лицо его покраснело от стыда, словно его поймали за чем-то нехорошим.

— Да ты не стесняйся, поплачь, станет легче, — посоветовал ему мужчина. — Лучше плакать здесь, чем на допросах.

— Ты вообще кто такой, чтобы учить меня жизни? — спросил его Лобов. — Меня учить не надо, я сам могу научить кого угодно.

— Я — Хирург, так зовут меня друзья, — произнёс мужчина. — Я двадцать лет учусь жить за колючей проволокой и многого ещё не знаю. Что ты можешь знать о нашей жизни?

Хирург лёг на койку и закрыл глаза. Хорошо зная психологию осуждённых, он сразу же определил в Лобове достаточно уверенного в себе человека. Его манера разговаривать говорила Разрывину о том, что Абрамов был абсолютно прав, Лобов представлял из себя серьёзного противника, которого просто так сломать довольно сложно.

Утром, умывшись и оправившись, они сели за общий стол завтракать. Лобов подвинул к себе металлическую миску, в которой находилась каша, и, не прикоснувшись к еде, отодвинул миску в сторону. Он выпил какую-то бурду из кружки и, отломив маленький кусочек хлеба, положил его в рот.

— Что, не нравится? — поинтересовался у него Хирург. — Это скоро пройдёт, молодой человек. Скоро будешь метать всё это, да ещё просить добавки.

— Слушай, Хирург, — с угрозой в голосе сказал Лобов. — Я не посмотрю на твой тюремный стаж, отоварю тебя по полной программе.

— А вот этого говорить мне не нужно было, — произнёс Хирург. — За такие вещи у нас опускают. Я смотрящий за положением в первом изоляторе, и если я шевельну пальцем, тебя, фраерок, порежут на полоски. Ты знаешь, как это больно?

— Ты меня не пугай, мы не таких крутых ребят видели.

— Где это ты мог всё это видеть, фраерок, в кино или театре? — словно смеясь над ним, спросил его Хирург. — Да там всё туфта, не верь этому. Жизнь, фраерок, начинаешь любить только тогда, когда чувствуешь, что ты её теряешь.