Повешенный

Бледные серые глаза отсутствующе скользили по безжизненной пожухлой траве, что хрустела под ногами как хворост, а лёгкие пропитывались дымом разгорающегося алым заревом костра. Дым был горьким, дурманящим, как восточные курения, популярные в соседней Испании. Дым обволакивал разум и приносил с собой спокойствие. Сознание мужчины давно уже заволокло плотным туманом безумия, точно такой же пеленой, что покрывала его белёсые слепые глаза, устремлённые взглядом в самые отдалённые уголки вселенной и собственных поистёршихся на задворках бесконечной памяти воспоминания. Весь мир вокруг него словно выцветал, терял свои краски, стоило ему только ступить на раскалённую полуденным солнцем землю. Яркие кровавые розы покрывались пеплом и опускали свои горделиво вскинутые головы, а трепетно колышущиеся на ветру лавандовые метёлки выцветали, превращаясь в черно-белые сухие колосья.

Невысокий покосившийся от времени домишко встретил его гробовым молчанием и недоверчивыми взглядами детей. Хозяева дрожали, – о да, он это прекрасно чувствовал ещё из-за порога, – они боялись, опуская свои взгляды каждый раз, как только его бесцветные безжизненные глаза останавливались на ком-то из не слишком многочисленной семьи. Тяжёлый массивный перстень на руке мужчины сверкнул ярким серебром в проникающих сквозь единственное распахнутое окно лучах солнца, как и спрятанные под натянутым на лицо капюшоном глаза.

Анонимный донос – Натанаэлю было все равно, кто был автором короткой и безграмотной записки, изобличающей скрывавшуюся в этом доме ведьму. Люди забавляли его, заставляли изучать себя, рассматривать со слишком близкого расстояния, чтобы можно было разглядеть все их пороки, все их мысли, извергающиеся изнутри людей грязными липкими потоками. Люди были готовы предать близких людей, ради призрачной надежды на спасение своей души. Натанаэль лишь улыбался, глядя на них, – нет никакого спасения души, не в этом мире и не в том, что ждёт многих после смерти. Рай остался далеко за пределами досягаемости, и даже самому Натанаэлю было бы сложно до него добраться. Что уж говорить о душах обычных людей.

Губы мужчины исказились в болезненной усмешке, когда его взгляд остановился на жмущихся к родителям детях. Это было так… забавно? Ведь они знали, что живыми сегодня останутся лишь некоторые из них, лишь те, кому будет благоволить судьба и утолённый голод безумия, пожирающий душу Натанаэля изнутри. Разумеется, метафорическую душу.

Тихий скрип за спиной заставил Натанаэля обернуться, но это оказались лишь его собственные шаги, эхом отражавшиеся в полупустом помещении.

– Не бойтесь, – голос мужчины был низким и бархатным, контрастирующим с его пугающей и завораживающей внешностью. – Я не причиню вам вреда.

Ложь была его извечным союзников в этой погоне за собственными призраками прошлого, которые он хотел сжечь, бросить в огонь и спалить дотла. Сколько он уже провёл в этих бесконечных поисках? Год? Два? Десять? А может быть все последние столетия, что он бессмысленно бродил по земле, воскрешая в памяти алое зарево зари где-то на обрыве, у подножья которого плескалось тёплое греческое море, белыми барашками разбивающееся о черные острые камни?

Ложь была его неизменным спутником, пока он медленно и терпеливо вышагивал по разорённым войной и голодом землям, сея вокруг себя смерть. Жертвы были неизбежны, а плата за долгожданную награду становилась слишком высокой. По человеческим меркам. Для Натанаэля это были лишь мельтешащие перед взором фрагменты истории, незначительные для вселенского масштаба детали, перепутывающиеся между собой как разрозненные кусочки мозаики, которые он не хотел складывать воедино. Ему нужна была лишь одна девушка. Но каждый раз она выскальзывала у него из рук, тёплым рассыпчатым песком скользила меж его пальцев и вновь исчезала, заставляя начинать все сначала.

Он уже и сам забыл, зачем он продолжает гнаться за ускользающим от него призраком прошлого. Лишь вдыхал поглубже дым от костров, приносящий с собой рыжие всполохи воспоминаний и безумную улыбку на губах, с которой он вновь и вновь бросал факелы в то, что осталось от его собственных желаний. Он был безумен. Он купался в своём безумии, наслаждался им и жадно хватал губами каждую секунду, проведённую в болезненно-алом воспалённом сознании, усеянном разрозненными воспоминаниями о прошлом. Он был безумен и не хотел излечиваться, всё глубже и глубже погружаясь в поглощающую его бездну, разверзнувшую свою пасть и готовая принять его в свои успокаивающие объятья забытья.

Безумие было теперь его спасением.

И каждое мгновение он горел на костре собственного безумства.