Повесть дохронных лет

Я упёрся горячим лбом в стену и зажмурил глаза. Возникали предстоящие картины глумления: первоклашки и второклашки безнаказанно тычут указательным пальцем мне под вздох. Мелкота устроит бесконечную очередь по кругу: им развлечение и тренировка — мне позор. Никакого прохода от них не будет. Вот это будет стыд! Спасение одно: носить женские гипюровые перчатки. До тех пор, пока особым решением большинства комиссаров-наблюдателей это наказание с меня не будет снято. Надеяться же на то, что когда-нибудь это большинство наберётся, мне — Покрышкину, дуэлянту с рейтингом 47:4 в «благородных дуэлях», 28:2 в «разборках» и 8:1 в «разборках у Полярника», просто неразумно. Меня лишат прозвища, и обращаться станут исключительно по фамилии. Сатисфакции требовать я буду не вправе! Актёром «кино» буду только на вторых-третьих ролях. Пассажирское место моего парубка ни одна девчонка не захочет занять. Не будет у меня напарницы и «купцом уважаемым» не стану.

Я метался по спальне:

— А ведь, наверное, многие из моделаторов допёрли! Истребитель, точно. Его туманное «его проблемы» в переговорах по сотофону с Плохишом? Стоп-стот-стоп! Стас на вертолётной площадке что-то ещё хотел мне сказать, перед тем как я отключал сотофон. Наверное, и сейчас трезвонит, да мой бездействует. И по викаму он звонил, предупредить хотел. С соседнего ведь хутора — мог бы и прибежать.

Я бросился к жилетке за сотофоном, затем к магнитоле. Включил, громкость довернул до половины, чтобы Катька не подслушала и не мешала говорить со Стасом. Набирал номер, услышал стук в дверь.

Так и есть — не спускалась к себе. Промолотила ногами по ступенькам для вида, теперь, когда время Леночку укладывать, молотит по двери. А может быть, Стас прибежал, — предположил я и, оставив сотофон на тахте, вернулся к магнитоле.

— Чего тебе? — спросил я, не отпирая двери.

Катька молотила методично — пятками. Задницу в ход не пускала — лаптем ранена. Скулила:

— Ну, Фра… Ну, Фра.

— Чего тебе? — громче повторил я.

— Ну, Фр… Сколько тебе стучать?! Мама уже снизу отругала. Леночку укладывает. Хорошо, отец на поливе. Батый тебе звонит. Твой сотофон сломан? Открой и возьми мой. Батый ждёт.

Я без звука провернул блокиратор замка и тихонько — на себя чуть — приотворил дверь. Стояла Катька ко мне спиной, в одной руке держала надкусанный ломоть яблочного пирога, в другой — сотофон. Пирог был повернут повидлом и «косичками» к полу, и удерживала этот «лапоть» двумя только пальцами, причём. опасно близко от бигудей в волосах. По обыкновению я бы дал ей лёгкого пинка под зад, нацеливая в сторону винтовой лестницы, но меня привлёк рисунок на её пижаме: по розовой атласной ткани нарисован не то слон, не то поросёнок, причём видом со стороны задницы задранной выше головы. Из-под поднятого хвоста вылезало наружу что-то схожее с сардельками и воздушными шариками — эти плоды художественной фантазии сестры простирались по рубахе очередью от поясницы через спину к плечу.

Врезавшись мягким местом мне в колени, Катька не сразу поворотилась лицом — вскрикнула, почесала «штампы» лаптем на ягодицах и откусила от пирога. Я собрался сказать спасибо за беспокойство, пообещать ананас и прогнать, но благодарное слово было мной проглочено: и спереди на пижаме красовалась та же задранная задница, только видом со стороны морды. Не слона и не поросёнка, прозрел я, — бегемота. Голова лежит на лапах, скрещённых под массивной челюстью в идиотской улыбке.

Катька взирала на меня снизу вверх выжидающим взглядом лупатых синих глаз.

— Я бы тебе по «умному дому» позвонила, но у меня викам сдох. Майского жука запустила под кожух, он и сдох. Жук тоже. Починишь? — быстро проговорила сестра явно заготовленную фразу. Протянула сотофон, откусила от пирога и жевала зычно цмякая — так подавляла, по всей видимости, распиравшие её позывы засмеяться.

Я тут же заподозрил, что Батый не звонит, а просто в очередной раз хочет меня достать. Уверенная в том, что сам я после случившегося в школе звонить Хизатуллину не буду, отвертится: звонил, скажет, но не дождался моего подключения. Ананас ещё потребует за услугу.

— Мой сотофон отключён. Отдыхаю, мать. Викам твой починю, когда врать прекратишь: какие майские жуки на острове в мае. Хотела свои художества продемонстрировать? Потрясно. Конгениально. Навозу от… кабана море будет. Теперь топай отсюда. Ананаса не получишь, Батый мог со мной связаться и по викаму, — отшивал я сестру.

Закрыть дверь Катька не дала: была начеку, и опередила меня, ступив в дверной проем. Уверяла, всовывая мне в руки сотофон:

— Нет серьёзно, вот возьми, послушай!

Я не брал, скрестил руки на груди в полной уверенности в том, что сейчас последует. Как и ожидалось, Катька, хмыкнув, приложила сотофон к уху. Потрясла, дунула в трубку. Состроила для меня невинными глазки.

— Отключился! Не дождался, должно быть… Я наберу?

— Катись колбаской, сегодня ананасов не подаём. И привет майскому жуку!

С этими словами я попытался вытеснить дверью сестру на антресоль, но та, скорчив обиженную гримасу, упиралась и распалялась: