Повесть дохронных лет

— Да, правда! Звонил. Вот те крест! — Перекрестилась пирогом. С бигуди на чёлке свесилась, прикрыв глаз, веточка сельдерея от съеденного давеча сэндвича, Катька, пыхтя как паровоз, пыталась веточку сдуть. Не добившись этого, сняла, подцепив сотофоном, и отёрла аппарат о пижамные штаны. — И про майского жука, правда! Марго разводит дома. Мальвина стащила и подарила мне двух. Одного я сегодня в школе засунула в рот, когда меня вызвали отвечать. Бактерию и замутило. Ты же знаешь Веру Павловну. Я немного сдрейфила и открыла рот, чтобы достать жука, а он возьми и вылети. Прямо — балда — в Бактерию врезался… В бюст ей.

Вера Павловна — завуч школы и преподаватель химии, ученики её звали Бактерией. Женщина с причудами: носила, не снимая, перчатки, руки при ходьбе и на уроке прятала в муфту на резинке по плечам, не прикасалась ни к чему в школе. Двери открывала ногой, а закрывала, ухватившись за дверной косяк, причём не за тот, на котором ручка, а пристенный с навесными петлями; что удивительно, проделывала это без видимых усилий. На спор одному Батыю входные в класс двери так вот удалось осилить. До стакана и графина на кафедре не дотрагивалась. До того была брезгливой, что в лица своим ученикам не смотрела — опасалась увидеть под носами сопли. Некоторые мальчишки специально их носили в надежде, что Бактерия всё же заметит. А тут, представил я себе, из Катькиного рта вылетает майский жук, мокрый от слюны, и слёту ей в бюст. Как и брезгливостью, бюстом своим Бактерия славилась на всю округу. Маленькая, худенькая, казалось, не ходила по школе, а носила эту свою удивительно несоразмерную часть тела. Иная женщина бахвалилась бы такой, Бактерия же стеснялась — прикрывала вологодскими кружевами. Что удивляло, юбки и платья носила короткие, чересчур, выше колена. Идёт, казалось, по школьному коридору старшеклассница-подросток, если бы не одна-одиношенька без подруг и не эта знаменитая грудь.

— Бактерию, прикинь, чуть не стошнило, — продолжала Катька. — А тут как раз Квартальный с отцом входят. Дядя Ваня прямо с порога на ходу: «Детки, вам понравились огурцы и помидоры господина Курта — папы вашей Катеньки? Эти овощи он выращивает с применением натурального навоза». Бактерия — перчатку ко рту, за носовым платком полезла. Дядя Ваня — к кафедре, и остановился прямо на жуке, не расслышав хруста. Этого Бактерия — она услышала — не выдержала, стошнило её через платок фонтаном. Папа успел оттащить Дядю Ваню в сторону… Второго жука, прикинь, думала поселить в викаме, я тебе говорила. Сунула под кожух — там и закоротило. Помер. Жалко бедняжку. А за Мальвину боюсь: ей от Марго может влететь. Починишь? — И не дожидаясь моего ответа, уже шёпотом, заговорщицки, добавила: — У тебя будет разборка с Салом? Отделай его: он противный. Знаешь, Марго в него влюблена. А Батый от неё без ума. Представляешь, он через меня с Мальвиной ей послание передал. Конверта мы не вскрывали, но, похоже, там стихи были. Любовные. Чеслово.

Я перезаложил скрещённые на груди руки и опёрся спиной в косяк дверного проёма, предусмотрительно ногой преградив Катьке вход в спальню. Надо было дать ей выговориться и навраться, потом пообещать ананаса и выпроводить. Батый, может быть, действительно звонил; инцидент с майским жуком и Бактерией, надо полагать, всё же был — за это схлопотала от отца лаптем. Про то, что Марго в Батыя влюблена — врёт. А уж про то, что Батый без ума от юродивой и стихи там какие-то написал — подавно врёт. Да случиться такое может, когда рак на горе свиснет, у суслика кит родится. Но кто другой додуматься бы до такого мог, представить себе такое! Восхищённый, я пожалел даже, что ананаса не осталось, за завтраком весь съел.

— А я не люблю толстых, — не унималась Катька, тут же откусывая от пирога, — ещё в детсаде Хансу говорила, если останется толстым, не выйду за него. Так он с каждым годом все больше распухал. Мне на зло, так не хочет на мне жениться, как будто я всеми фибрами за замужество. Прикинь, в последнее время худеет — это от того, что влюблён в меня по уши. Хиреет бедняжка.