Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Вчера Юрий, прочтя мои последние стихи, назвал меня покорно пассивной. И утверждал, что я была такой всегда, даже в Севре, что если бы не его упорство в достижении своей цели, то мы бы никогда не соединились. Мне было очень больно от его слов. Это — я-то «пассивная», это я-то могла «просто расстаться», когда для достижения этой самой цели, или, вернее, ради одной любви и доверия к нему я чуть было совсем не порвала со своей семьей и поставила себя в такое положение, о котором я до сих пор не могу спокойно вспоминать. Он этого никогда не понимал и до сих пор не понимает. Я ему сказала только, что меня удивляют его слова, но ничего возражать ему не хотела. Мне не хотелось показать ему, что я расстроена, и пошла в эту комнату, несмотря на поздний час. Спросила, нет ли чая, и когда пошли за ним, сказала, что не хочу. Старалась говорить глупости и смеяться. Ушла и тоже стараюсь думать о постороннем. Мне очень не хотелось, чтобы он увидел мои слезы. Жизнь мне казалась капитально проигранной.

Вчера была в церкви, говорила с о. Спасским. В следующее воскресенье он уезжает, так что уговорились крестить через две недели. Юрий не принимает в этом никакого участия. Странно, у нас даже не выбран крестный.

Юрий вообще становится как-то чужим и очень мне его жалко. Вечером вчера сидели мы втроем, я, Мамочка и Папа-Коля около Игрушки, хорошо так о нем разговаривали. Приходит Юрий, и вдруг все замолчали. Как будто он совсем и не отец даже.

1 июля 1929. Понедельник

Были у Маршака. Он нашел, что сейчас делать операцию не стоит, «уж очень они сейчас хрупкие, я боюсь вам его испортить». Оперировать будут в 6–7 месяцев, «когдауж нет никакого риска», а пока прописал каучуковый бандаж. Страшно он мне понравился, интереснее мужчины я не видела. Спокойное и молодое лицо… Бандаж надели. Держит хорошо, хотя страшно стянут живот. Но Власенко говорит, что так и надо. Вообще она нашла его хорошим и здоровым и на его отчаянное срыгивание не обращает внимание, говорит: «Важно, чтобы не худел, а это пройдет».

Вчера в 5 часов крестили. Ha Daru. Все было, по-моему, хорошо и мило. Я была совсем на втором плане, и трепанная и неинтересная, да на меня и внимания-то мало обращали. Зато прелестна была Наташа. И хорошенькая, и веселая. Крестным был Андрей и Станюковичи, хотя он только рубашку держал и даже записан не был. Потом отвез нас на автомобиле. Игорь был очарователен, нарядный, хорошенький, и не кричал, и весь вечер был такой прелестный. Крестил о. Спасский, между свадьбами. И так торопился, что проглатывал слова, путался. Сам и дунул, и плюнул (наверно, для скорости), и в промежутках говорил по сторонам: «Приехал жених?» «Приехал». «Как?» «Можно его впустить?» «Да, впускайте… Во имя Отца и Сына…»

Еще бы не торопиться! Ведь граф Каменский венчался…

С Юрием живем все-таки не особенно хорошо. Был момент, когда после внезапно вспыхнувшей ссоры я уходила вон и возвращалась к кормленью. Были моменты полного равнодушия и безучастия друг к другу. А этой ночью такая острая и бешеная ненависть, соответствующая его страсти. Нельзя его обвинять, конечно, и стыдно самой, но я его задушить могла. А в результате, я, может быть, опять беременная. Хоть Юрий и говорит, что нет, но я ему не верю.

Бедный, бедный Юрий! Я знаю, что и он одинок, что ему, может быть, тяжелее меня. И как все это произошло незаметно, мы и не доглядели.

Словно безрассудное пари
Счастье мы жестоко проиграли.

19 июля 1929. (Пятница — И.Н.). 6 ч<асов> 30 <минут>

Вчера Юрий ушел на вечер стихов к Голенищевым-Кутузовым и до сих пор не вернулся.

8 ч<асов>.

Вернулся в 7 1/2. И как будто ничего, очень веселый.

— Ах, ты уже встала?

Ушел за молоком, а я села в кресло и как-то, по-бабьи, завыла.

Кутузов приехал из Сербии в четверг. Пробудет пока месяц, а потом, может быть, и год. Юрий голову потерял от радости. Каждый вечер пропадает и возвращается в 2 часа. Совсем я его не вижу, да как-то даже и не могу видеть. А может быть, это я сейчас со злости пишу. Вчера был вечер стихов, частный, помимо Союза. Пригласили меня. Но, во-первых, я не хочу, чтобы меня притягивали на веревках, а во-вторых, мне не в чем было выступать. Вообще теперь выходит как-то совсем естественно, что я никогда никуда не хожу. Никогда даже не принимаюсь в расчет.

Игорек растет, стал очень хорошенький мальчишка, улыбается совсем сознательно. Большая мне радость. Здоровенький, чистенький, хорошо прибывает в весе.

Мне даже за последние дни как будто немножко лучше: пропадает сахар (после полутора месяцев!), зато есть legal, и похудела в эту неделю на 700 гр. Чувствую себя скверно. Очень сильна бывает реакция, так что даже ем сахар. Боюсь, что я опять беременна. Больше всего боюсь за Мамочку и Папу-Колю: они не перенесут второй раз этого страха. Они оба состарились за мою беременность. Я даже не знала, что положение мое было так серьезно. А Юрий, кажется, совсем не волновался.

27 июля 1929. Суббота