Повесть о бедных влюбленных

Наступила полночь; они вышли на равнину, оба почувствовали усталость, заговорили. Решено было сделать привал. Перескочив через канаву, они устроились у дороги, найдя ровное местечко, поросшее травой. Марио вытянулся на спине, подложив одну руку под голову, а другой рукой обнял Милену, прилегшую рядом. Ночь была все так же прекрасна, и Милена вновь задумчиво повторила:

— Действительно, как далека от нас виа дель Корно! — Дальше звезд! — откликнулся Марио. Но, помол-чав, добавил: — И все-таки — это наша улица! Со всем, что там есть хорошего и дурного!

Дул легкий ветерок, сияли звезды; едва слышно шелестели кипарисы, словно ласково шептали что-то. Порой снова доносился собачий лай. Одинокие звуки, то глухие, то резкие, теперь раздавались лишь изредка. Долина словно поглощала их, потом, затаив их где-то в темноте, выпускала один за другим на простор, и, став гармоничнее, мягче, они таяли, замирая, и, наконец, угасали вдали, вызывая ощущение какой-то сказочной нежности. И когда наступила тишина, казалось, что природа начинает дышать — ветре, в шелесте, в трепетании светлячков, которое каждый миг возникало, умирало и возрождалось, мерцая в воздухе; а хор лягушек, их монотонное, непрестанное кваканье, казалось, составляло одно целое с тишиной.

И хотя Марио и Милена желали друг друга, хотя в их жилах кипела молодая кровь, они не соединились; им было достаточно ощущать свою близость, длить желание и жаждать друг друга. Они молчали, вникая в свои мысли, снова и снова чувствуя, что мысли у них одинаковые. И безмолвие этих часов, когда оба они, простершись на траве, лежали с открытыми глазами и вслушивались в тишину, было напряженнее всяких слов.

Наконец, пропел петух, и постепенно с разных сторон откликнулись другие петухи, словно целое полчище их вышло из лагерных палаток. Поднялись и Марио с Миленой.

— Я уж несколько месяцев не слыхал петуха, — сказал Марио.

И вновь обоим пришла на мысль виа дель Корно с полицейскими, поджидающими на лестницах, за углами, может быть, в конторе гостиницы.

Было еще темно, когда они снова пустились в путь. Марио запел песню. Ту самую, что пела Милена, идя по аллее, когда он вышел с поля, напугав ее, и они в первый раз узнали друг друга. После песенки о мимозе они долго пели на ходу, тесно прижавшись друг к другу, одну песню за другой — все песни, какие знали.

Где— то далеко за долиной взошла заря; воздух посвежел, и прохлада бодрила их. Навстречу им ехали люди в повозках и на велосипедах, засучив штаны, шли босиком крестьяне, шли крестьянки, тоже босые, в ярких платках на голове, ехали телеги, запряженные волами. Марио и Милена проходили мимо деревенских домиков; на гумнах кудахтали куры; детишки бегали с ломтями хлеба, политого оливковым маслом и посыпанного со лью; старухи пряли свою вечную кудель, сидя на скамеечке у дверей; женщины доставали воду из колодца и, оглядываясь на молодую парочку, придерживали веревку; ослики вертели колесо водочерпалки; волы в ярме тянули плуг, и пахари покрикивали на них и подгоняли хворостиною. И все, кто видел Марио и Милену: пахари на равнине, хозяйки с ведрами, с которых капала вода, бабушки со своими древними веретенами, похожие на воскресших волшебниц, ребятишки, вытиравшие подолами носы, женщины и мужчины, шедшие в поле с лопатами и мотыгами на плече или под мышкой, велосипедисты и фатторе, ехавшие в одноколках, -все говорили им:

— Счастливого дня! Счастливого дня!

— Счастливого дня, — отвечали Марио с Миленой и шли вперед, а вслед им неслись сотни голосов, сотни добрых пожеланий.

Потом солнце поднялось высоко, и Марио с Миленой пошли гуськом, ища тени под кипарисами, которые росли теперь все менее плотным рядом. Большой кусок дороги они прошли по солнцепеку; проносившиеся автомобили обдавали их пылью. Проехали навстречу друг другу два утренних автобуса. Марио показал нос и водителю и пассажирам. Наконец, они добрались до кучки домов, откуда начинался новый спуск. Там, внизу, на расстоянии двух километров, виднелась среди полей деревня Маргариты — каменный островок с возвышающейся над ним колокольней.

Марио с Миленой устали, им хотелось пить, но мысли их были легки, как у всех счастливых влюбленных, а близость цели подбадривала обоих. Пройдя через гумно, они вошли в чей-то дом и попросили напиться. Им налили в грубые деревенские стаканы колодезной холодной воды, и она очень освежила их. В открытом ларе лежал большой каравай деревенского домашнего хлеба; и так как Марио все смотрел на него, пока пил, хозяйка спросила, не отрезать ли им по куску.

Они двинулись вниз по склону под жарким солнцем снова держась за руки и уплетая хлеб, как накануне вечером виноград. Они радовались, что наконец добрались да места, и не думали ни о чем, кроме своих сомкнутых рук да чудесного вкуса и запаха хлеба. Дом Маргариты стоял на ближнем краю деревни. Марио и Милена, как дети пробежали последние метры.