Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце

Не выезжая еще из Тулы, Дмитрий начал державствовать, и первая грамота, разосланная по государству, была о прекращении мятежей, которые тогда кипели повсюду, в низших сословиях, против помещиков и законных властей. Новый царь накрепко приказывал, «чтоб не было в людях шатости, убийства и грабежу», а кто на кого имеет неудовольствие, то писал бы к нему. Так, возвысясь на престол посредством вражды черни к высшим сословиям, Дмитрий не хотел, однакож, терпеть её самоуправства. В то же время он заботился уже и о государственном богатстве. Зная, что все в России, так сказать, сдвинулось с своего места, он опасался, чтоб черные и другие земли не уклонились от податей, а казначеи не утаили старых сумм, под шум и треволнение государства, и потому строго повелевал не выпускать из казны денег, беречь их крепко и собирать подати без всякой отсрочки и послабления. Посреди суматохи первых дней, когда толпы за толпами приходили в Тулу из окрестных городов и сел видеть сына Иоанна Грозного, когда вельможи приезжали из Москвы бить ему челом и, один перед другим, выказаться с верно-подданостью, когда гонцы скакали с грамотами и наказами во все концы России и обратно, Дмитрий не упустил также из виду и политико-торговых интересов своего царства. Узнав, что посол английского короля Иакова, Фома Смит, и агент по торговле, Джон Меррик, возвращаются на Архангельск в отечество, он велел возвратить их, взять у них грамоты Борисовы и обещать, своим именем, заключение дружественного союза с королем Иаковом и новые торговые выгоды в России для английских купцов.

Устроив дела, не терпевшие отлагательства, новый царь двинулся, наконец, к Москве, но не спешил вступать в нее. Басманов, вошедший, после Кромской измены, в круг сановных крамольников, не мог не заметить, что Дмитрий был для них только орудие к низвержению Годуновых и что в душах их кроется замысел погубить его при первой возможности. Для родовитых бояр и князей это было выгодно: одним тогда очистилось бы право на престол, другим представились бы новые средства к возвышению; но для Басманова низвержение самозванца не представляло никакой пользы, и потому он решился быть верным новому царю и защищать его от зависти аристократов. По его-то донесениям, Отрепьев не вступил прямо в столицу и простоял у села Коломенского, на лугах Москвы-реки, два дня [96], пока получил от него верные известия, что явной измены нигде не заметно. Туда явились к нему московские граждане с хлебом-солью и дарами, а потом вельможи и власти [97] с царскою утварью из кремлевской казны, явились также и начальники немецкой дружины с просьбою не гневаться на них за дело под Добрыничами, где они сперва дали ему сильный отпор, а потом беспощадно разили его войска на побеге. Вместо гнева, новый царь принял их чрезвычайно ласково, хвалил их мужество и верность к прежнему царю, надеялся и себе от них того ж усердия и сказал, что верит им больше, нежели своим русским. Потом спросил: «Кто был знаменоносцем в Добрынской битве?» и когда этот выступил вперед, Дмитрий, потрепав его по щеке и по груди, сказал: «Сохрани нас, Боже, от зла!»

Наконец, 20 июня, Дмитрий вступил в Москву. Летний день сиял во всей красе. Столица представляла зрелище шумной радости; улицы, заборы, кровли домов, башни и колокольни покрыты были народом, как роями пчел; яркие цвета праздничных одежд делали вид этот великолепным. И везде раздавалось имя Дмитрия, который ехал медленно, на белом коне, в царской одежде, в драгоценном ожерелье. Вокруг него — 60 бояр и князей, перед ним — стройные дружины поляков, в полном вооружении, с трубами и литаврами, за ним — ряды иностранцев, казаков и стрельцов. Везде москвичи падали перед ним ниц и восклицали: «Здравствуй, отец наш! государь и великий князь всероссийский! даруй тебе, Боже, многие лета! да осенит тебя Господь на всех путях жизни чудесною милостью, которою он спас тебя в сем мире! Ты наше солнце красное!» Дмитрий, ознакомясь с обычаями польского дворянства, не любил восточных поклонений, хоть и радовался выражению любви народной. Он отвечал на приветы приветами и велел вставать простертым на земле подданным, и молиться за него Богу. Но, не смотря на видимый восторг Москвы, впереди всего поезда ехал отряд хорошо вооруженных трубачей и литаврщиков для разведыванья, не таится ли где измена. Гонцы скакали, из улицы в улицу и возвращались к царю с успокоительными донесениями. Случилось, однакож, нечто неприятное: когда Дмитрий взъехал на площадь через живой мост и Москворецкие ворота, вдруг поднялся такой страшный вихрь, что всадники и кони чуть не попадали. Пыль взвилась столбом и на несколько минут всех ослепила. Москвичи ужаснулись и, творя крестные знамения, говорили друг другу: «Господи, спаси нас! быть беде и несчастью!»