Повесть о браслете

Как чуден танец пастухов на лугу, покрытом нежной пыльцой. Танцует Майяван со своим старшим братом и прелестной Пиньяй, чьи руки украшены тонкими браслетами. Прославляя Ясодху, танцуют юные пастушки, в такт звенящим браслетам рассыпаются и падают им на плечи цветы, украшающие локоны. И Мадари воскликнула:

— Восславим, восславим мы все бога, восседающего на птице[112]. Споем во славу его песню переодевания.

На груди властелина Пандьи сияет жемчужное ожерелье, усыпанное сандалом с горы Поди, и ожерелье, подаренное царем богов. Говорят, что этот дар царя богов украшал некогда грудь Пасшего стада на тучном пастбище и сломавшего лимонное дерево.

В окруженном стеною Пукаре правит могущественный царь Валаван: он простер свои владения до Гималаев, на позолоченных вершинах которых им выдолблен свирепый тигр. Говорят, что могущественный царь Валаван, живущий в окруженном стеною Пукаре, и есть Тот, кто вместо оружия держит в руках золотой солнечный диск[113].

В блистательном Ванджи правит царственный повелитель Черы, который пересек океанские волны и разрубил нестареющее дерево кадамбу. Говорят, что правящий в блистательном Ванджи царственный повелитель Черы — не кто иной как Тот, кто погрузил в воды свои огромные словно горы плечи, когда пахтал океан[114].

О бог с телом цвета морской воды! Ты вспахтал некогда недра океана: мутовкой служила тебе гора Мандара, а вместо веревки ты обмотал ее змеем Васуки. Но пока ты взбивал океан, твои руки были Ясодхой привязаны к веревке от мутовки. Не наваждение ли это? Таинственны деяния Бога, из пупка которого растет прекрасный лотос[115].

Тебе возносит похвалы сонм бессмертных, считая тебя обладателем неизмеримых сокровищ, ты поглотил весь мир, хотя и не чувствовал голода. Неужели твой рот, поглотивший мир, — тот же самый рот, что тайком лизал масло из чашки? Не наваждение ли это? Таинственны твои деяния, о украшенный жужжащей пчелами гирляндой цветов тулси.

Собравшись, бессмертные славят тебя, о ты, кто своими лотосоподобными ногами в три шага покрыл три мира и прогнал тьму. Неужели эти же ноги служили вестнику пяти пандавов[116]? О ты, могучий лев, о ты, превративший в прах своих врагов. Не наваждение ли это? Таинственны твои деяния!

Своими невообразимыми шагами он сразу покрыл три мира[117] — и у него же были докрасна натружены нежные ноги, когда он с младшим братом отправился джунгли. Что пользы от ушей, если они не внемлют словам о славе отважного воина, повергшего крепость асуры и сокрушившего бастионы древней Лапки? Что пользы от ушей, которые не внемлют гимнам во славу Тирумаля?

Какой прок от глаз, которые не видят Великого Майявана, Небожителя, в цветущем лотосе на пупке которого помещен весь необозримый мир, которые не видят его очей, священных стоп, благих рук, священных уст, не видят прекрасного Черного[118]? Какой прок от глаз, которые и будучи открыты, не видят его?

Что пользы в языке, который не возносит хвалу раскрывшему коварные козни низкосердного Кансы, отправившемуся посланцем пяти пандавов к ста кауравам, сопровождаемую чтением веды, всеми чтимому? Что проку от языка, который не произносит имени Нараяны, этого прибежища всех!

Пусть божество, которое мы восхваляем в танце куравей, отвратит напасти от наших стад. Пусть громко бьют барабаны в честь пандийского царя, каждый день сокрушающего врагов; пусть враждующие правители страшатся барабанных звуков царя Пандьи, чьи плечи украшены ожерельями и который поверг во прах войско могучего Небожителя с его молниемечущей ваджрой[119].

Глава XVIII Венец скорби

Кончился куравей. Старшая из пастушек вместе с прелестной Айяй и другими пастушками пошла к глубоководной реке Вайхей, чтобы совершить омовение; затем они простерлись пред стопами Высокого Маля[120],возложив цветы, курения, благовония, сандал и гирлянды цветов. И вот в это время прибежала девушка, услышавшая городские слухи.

Она остановилась около Каннахи, но молчала, молчала. Тогда Каннахи сама крикнула ей:

— Подруга! Почему ты молчишь? Почему ты молчишь? Я не вижу возлюбленного, он не идет — я не вижу его. От тяжелого предчувствия мое сердце сжимается в тисках страданий. Мое сердце сжимается. Боль не выходит наружу, она становится все сильнее, словно пламя раздувается от мехов раскаленного горна. Скажи мне, подруга, о чем там говорили люди, если страдания довели мое сердце до накала, словно меха пылающий горн! Живи долго, подруга!

— Весь день я дрожу в тяжелом предчувствии, и мои страдания все растут. О, как от боли рвется мое сердце, я не вижу любимого мужа! Скажи мне, о чем говорили люди, если сердце мое в таком отчаянии. Я не вижу моего любимого мужа! Живи долго, подруга!

— Подруга! Я не вижу здесь повелителя — это коварство! В помутнении мое сердце! — Это коварство! В помутнении мое сердце, о чем же тогда эти чужие люди могли там говорить, о подруга!