Повесть о детстве

Старики, степенно опираясь на палки и уткнув бороды в грудь, рассуждали умственно:

— Зря Микитушка-то… Богатый на правде верхом ездит, а кривдой погоняет.

— Что и баять! Видал, как барыня-то его объехала?

Ежели, говорит, правдой народ держится, так незачем ему за чужую землю хвататься да богатым завидовать.

— Какая там правда! — сердито крикнул высокий и лысый старик и ударил длинной палкой о землю. — Пахать надо… Держи топор в руке — вот тебе и правда…

Подошла большая толпа мужиков. Все были взволнованы и кричали каждый свое:

— Как она улещала-то: «Мужички, мужички! Опамятуйтесь! Беду на себя накличете… Мне вас жалко…»

— Пожалел волк кобылу — оставил хвост да гриву.

— А Петруху-то здорово поддела: «Ты в остроге сидел…

Мстишь брату-то… Тебя в Сибирь надо…»

— А чего он лезет не в свои сани?.. Одного поля ягода.

Стодневы всегда из народа жилы тянули…

— Ну, чего вы языки чешете? — рассердился кто-то. — Аль забыли, как Митрий-то Петруху обездолил? В обиде человек.

— Выезжаем, что ли, мужики? Чур, все, как один. Делить надо.

Ванька Юлёнков вертелся среди мужиков.

— Я на корове выеду пахать. Зубами в землю-то вгрызусь. Никакой объездчик меня из бороны не выковырнет.

— Колья захватывай, робя!.. топоры!..

Кузярь ткнул меня в бок и, задыхаясь, крикнул:

— Бежим! Я тоже с топором. Ноги буду рубить объездчиковой лошади.

И юркнул в толпу мужиков. Таким взбудораженным я еще никогда его не видел. Черные глаза его горели и жадно впивались в проходящих мужиков. Он снимал костлявые кулачишки, вслушивался и хватал каждое слово, каждый выкрик, и острые скулы его краснели сквозь пыльный загар.

Густая толпа втиснулась в ворота и, толкаясь плечами, путаясь бородами и лохматыми головами, оглушила меня своими криками. Лица у всех были решительные. В середине толпы увидел я Микитушку, который шел, подняв голову, встряхивая бородой. Суровое лицо его с горбатым носом улыбалось недоброй улыбкой убежденного, сильного духом человека. Он показался мне выше всех ростом. Рядом с ним шел Петруша Стоднев с печальной усмешкой в глазах. Он молчал и думал о чем-то своем. Двое мужиков кричали ему что-то, но он как будто не слышал их. Дедушки уже не было с ними. Отец шагал, переваливаясь с боку на бок, вместе с Сыгыеем и Филаретом-чеботарем. Сыгней рассказывал им что-то с обычными вывертами: руки у него делали какие-то запутанные узлы. Отец снисходительно усмехался, скосив голову набок, а сутулый Филарет, уткнув бороду в грудь, испуганно глядел в землю. Микитушка остановился, поднял обе руки и крикнул глухим, внушительным голосом:

— Мужики! На барском дворе с нами разговаривать не стали. Сам Митрий Митрич ускакал в город. И Стоднев туда же уехал. Они нас обошли. Настоятель-то наш, богослов-то, как волк, разинул на нас свою пасть. Мы эту землю еще при крепости пользовали, а нынче исполу пахали. Митрий и клочка нам не даст: сам хлеб на продажу сеять будет.

Чего же мы делать-то будем?

Его голос погас в шуме толпы.

И опять поднялись вверх обе руки Микитушки.

— Ну, мужики, ваше слово свято, а я выеду с сохой впереди всех. Собирайтесь у меня на околице. Правда в огне не горит, в воде не тонет. Всем миром стоять надо… Земля наша, мирская… Кровью, потом полита… а ее у нас при воле-то… похитили вот…

К пряслу быстро подошел Петруша, весь в поту, с неузнаваемым лицом серым, страдальческим, но с бурей в глазах. Он легко вскочил на среднюю слегу и, обхватив рукой верею ворот, крикнул голосом разгневанного и оскорбленного человека:

— Мужики, вот вам моя душа!.. — Он вцепился другой рукой в ворот пунцовой рубашки и рванул так, что разодрал ее до пояса. — Я человек покинутый. Мне никто не верит: ни барин, ни шабер, а брат готов меня со свету сжить.

Вы сами видите, как я живу. Брату я не делал зла, а от него пострадал. Перед вами тоже не грешен. А вот слышу, как некие чернят меня здесь: он. мол, с брательником-то заодно, брательник-то его подослал к нам. Другие меня в лицо бесславят: ты, дескать, Петруха, мстишь Митрию-то и на нашем горбе хочешь выехать. И выходит, что перед всем народом я подлец, прохвост и изменщик. Пошел я с вами с чистой душой. Мне тоже ничего не надо, как и Миките Byколычу. Из деревни я ухожу и все хозяйство продаю — это вы все знаете. И вот, чтобы не было вам со мной греха, я отстаю от вас: делайте сами что хотите. А мое дело сторона будет. Помяните мое слово: дело ваше правое и сердце мое скипелось с вами. Я молю бога, чтобы вам удача была. Ну, только знайте: брат все жилы из вас божьим словом вымотает.

Он соскочил с прясла, махнул рукой, и у него затряслись губы. Мужики молча проводили его глазами, когда он торопливо зашагал мимо избы Архипа Уколова по улице верхнего порядка.

Микитушка вышел из толпы и замахал ему рукой.

— Петя, Петруша!.. Вернись!.. Не обижайся на народ!.. Не все дураки, Петя… А лжу надо обличать. Правда-то в народе живет, а кривда — у неверных. Ну-ка, воротись, Петя! Дай-ка слово тебе скажу!

Петруша остановился и горестно вскрикнул:

— Я — Стоднев, Микита Вуколыч: мне верить нельзя Мужики правильно выражают…

Он пошел навстречу Микитушке.