Повесть о детстве

За пряслом тоже толпились ребятишки, а некоторые залезли даже на слеги. Шустенок, крадучись, шаг за шагом приближался к мужикам.

— Гляди, — осадил я Кузяря, — Ванька Шустов здесь.

Кузярь соскочил с лошади и махнул мне рукой. Мы быстро подбежали к Ваньке и схватили его за руки. Он замер or испуга, даже присел на корточки.

— Ты что, Ваня, в ноги-то кланяешься? — с притворным участием спросил его Кузярь. Глаза его смеялись, но в ласковой улыбочке было так много зловещего, что даже мне стало не по себе. — Может, Ваня, ты к нам хочешь пристать? Ты скажи, мы тебя к кобыльему хвосту привяжем.

Глаза у Шустенка забегали, как у воришки. Он рванулся, попятился и от страха начал задыхаться.

— Пустите! Чего схватили? Я вам мешаю? Вы — сторонские, а я — на своем порядке.

— А ты забыл, Ваня, как я тебя тузил за пожарной-то? — с ехидной лаской спросил Кузярь. — Не подглядывай, не ябедничай!..

Шустенок неожиданно вздернул голову и, вырывая руки, с угрозой крикнул:

— Ты берегись, Кузярь: я тебе это попомню! И ему вот не спушу!

— Не грози, елёшка-вошка! — спокойно, с насмешливым презрением отразил его наскок Кузярь. — Вспомни, как мне в залог пятак сулил.

— Он и у меня в долгу, — подтвердил я. — Я ему еще за баушку Наталью не отплатил. Он грозил в жигулевку меня посадить.

— И посажу!.. Вы едете барское поле пахать, а тятька уж поскакал к становому верхом. Нагрянет становой с полицией — всех измолотит. И вам обоим заодно достанется.

А я вот гляжу, кто из мужиков больше охальничает. Микитушку-то да Петруху Стоднева первых в солости пороть будут.

Все это он выпалил, задыхаясь и торопясь, чтобы ошеломить и опрокинуть нас. Эта новость действительно поразила Кузяря: он растерялся и взглянул на меня с паническим испугом в глазах. Шустенок осмелел и стал рваться из наших рук. Кузярь так ослабел, оглушенный словами Шустенка, что молча выпустил его руку.

— Ага, ошалели! — торжествующе зашипел Ванька. — Теперь я вам житья не дам: что хошь на вас тятьке навру…

Кузярь опять схватил его за руку и приказал:

— Держи его крепче! Это наш черкес, кавказский пленник. Мы его к мужикам отведем.

Находчивость Кузяря мне очень понравилась: мы накрыли шпиона, тащим его на суд к мужикам — прямо к Микитушке и Петруше — и требуем допросить его: кто писал бумагу и когда Елёха-воха поскакал к становому? Мужики сразу увидят, какие мы молодцы, и похвалят нас. Они скажут: «Ну и ловкачи вы, ребятишки! Во всяком деле поспели, а без вас — как без глаз». Эту складную поговорку любил повторять колченогий Архип Уколов парнишкам, которые толкались около него, когда он сидел на своем — крыльце и резал игрушки.

Мужиков съехалось много — телеги, лошади, сохи загромоздили всю площадку за пряслом по обе стороны дороги, как на ярмарке. Но мужики толпились вокруг высокого Микитушки встревоженно и озабоченно. Все спорили о чем-то и оглядывались назад, на ворота прясла: не то они поджидали кого-то, не то не решались ехать в поле. Я только заметил, что толпа здесь не такая большая, какая была на сходе. Подъехало еще несколько запряжек, но на улице и на — дороге к речке уже никого не было. Да и сама толпа как-то расползалась: мужики разбивались кучками и спорили о своем. Видно было, что люди опасаются чего-то, что им чего-то недостает, что стоят они здесь табором зря и тяготятся своим бездельем. На улице, недалеко от прясла, тоже стояла пестрая толпа — бабы и девки. Они тоже спорили.

Одни пристально глядели на табор с хмурыми лицами, другие смеялись, иные со злым весельем махали мужикам: поезжайте, мол, чего время теряете!

Мы притащили Шустенка, который упирался и рвался из наших рук, к Микитушке и, перебивая друг друга, выпалили:

— Вот он… подглядывал да подслушивал… считал, кто собирался…

— Это еще ничего, а ты спроси у него, дедушка Микита, куда Елёха-воха ускакал. К становому… верхом… с бумагой…

Мужики обступили нас и, переглядываясь, бормотали:

— Вот так выродок! Ну и крысенок! Выходит, сотский-то плодит нам полицейский выводок. У него еще двое псят.

Микитушка молча и строго посмотрел на Шустенка, потом улыбнулся, и морщинки около глаз добродушно зашевелились. Он погладил своей широкой и волосатой рукой ершистые волосы Ваньки и сказал ласково:

— Ничего, ничего, паренек… Иди домой! Ты еще мал годами, чтобы зло в уме держать. А спроть людей, шабров и сродников, грех недоброе умышлять.

Кузярь запротестовал. Лицо его стало багровым от негодования.

— Как это без ничего отпускать? Ты, дедушка Микита, только погляди на него: он на всех наврет, только и ловит, на кого бы наклепать. Он сейчас сказал, что тебя да дядю Петрушу Елёха-воха в волость отправит и там будут вас пороть.

А Микитушка улыбался и поглаживал Шустенка по волосам.

— Ничего, ничего! Он еще маленький. Это отец у него июда и пес. Грех-то надо осилить умом и многими страстями. Пустите его, ребятки.

Шустенок трусливо озирался.

Петруша усмехнулся и искоса взглянул на него.