Повесть о детстве

Но стук повторяется, кто-то рвёт дверь. Дедушка вскакивает с постели, торопливо натягивает брюки, зажигает свет и, взяв в руки коробку спичек, кряхтя и ругаясь, идёт в коридор. Слышно: отодвигается тяжёлый засов. Дедушка, побледневший, с Синими, дрожащими губами, вводит в комнату трёх человек в военной форме. Сёма приподнимается на подушке. Одного он знает — этот офицер когда-то уводил папу,— бабушка показывала его Сёме. Офицер садится к столу и тихо, скучающим голосом произносит:

— Старые знакомые... Вот я опять к вам. Не радуетесь? Знаю. Радости мало. Придётся осмотреть ваш дворец, с вашего позволения, господин Гольдин.

— Прошу! — говорит дедушка. Он немного пришёл в себя и, надев пиджак, присел рядом с офицером.

— Посторонних в квартире уже нет? — спрашивает офицер,

— И не было, ваше благородие.

— Ну, не дальше как вчера у вас накрывали стол на четыре персоны...

— У нас девять стульев, ваше благородие, это ничего не значит.

— Так, так...— Офицер выбивает трубку об ножку стола.—· Ну, а квартирант-то ваш куда отбыл? Этот, как его...

— Соломон Айзман,— подсказывает дедушка.— Торговый человек, сегодня здесь — завтра там!

— Вы уверены, что он — Айзман?

— У евреев, ваше благородие, есть такой обряд — брис. Я у него на брисе не был.

— И другого имени его не знаете?

— Евреям при рождении дают несколько имён. Я, например, сразу и Аврам и Ицхок — Аврам-Ицхок. Может быть, он Шлой-ма-Янкель. Всё может быть!

Офицер вынимает из кармана пакетик.

— Ну-ка, мальчик, скажи,— обращается он к Сёме,— кто это?

Сёма смотрит па карточку — перед ним Моисей, только без бороды, с бритой головой, в длинной серой шхшелп.

— Дайте посмотреть...— говорит Сёма.— Ой, какое знакомое лицо! У нас в синагоге был шамес 1 — так точно он!

Офицер забирает карточку и бережно прячет её в карман.

— Так, так... Хорошая семья Гольдипых,— задумчиво говорит оп,— отличная семья!

— Слава богу,— подтверждает дедушка.

— Вы думаете? Гм... Ваш сын не ошибся, выбрав вас в отцы.

— Я тоже не ошибся, выбрав его в сыновья,— говорит дед и, улыбаясь, закуривает папиросу.

— Да, с вами говорить легче. У вас уже опыт. С новичками трудпее...

— Растёт клиентура? — насмешливо спрашивает дедушка.

Но офицер не слышит его:

— Кончили?

— Ничего пе обнаружено, ваше благородие,— отвечает один из спутников офицера.

— Плохо ищете!

— Всё обыскано. Решительно всё.

— Ну что ж, придётся идти... Вы,— говорит офицер, обращаясь к дедушке,— приятный собеседник! С вашим сыном, например, говорить было невозмояшо — молчальник. Ну, а с вами, я думаю, выйдет легче.

— Немного.

— Ну вот: захватите пару белья, подушку. Побыстрее, мы уже заболтались с вами.

Бабушка вскакивает с постели. Тихий тон беседы обманул её.

— Что такое, Авраам? Что такое, боже мой? Скажи скорее, что такое?

— Ша! Не волнуйся,— говорит дедушка и целует её в лоб,— Ша! Наверно, донос. Всё выяснится. Со мной им делать нечего!

1 Шамес — слуяжа, человек, прислуживающий в синагоге.

Бабушка молчит. Схватившись руками за седую голову, она испуганно смотрит на офицера.

Дедушка целует Сёму в побледневшие губы и тихо говорит:

— Ты теперь один мужчина в доме. Береги бабушку, внучек. Береги...

Но дедушка не договаривает: тяжёлая рука офицера ложится на его плечо.

— Оставьте ваши жидовские штучки, старый клоун,— холодно говорит он,— Ступайте живо! Сёмеечка, чёрт бы вас побрал!

Сёма увидел потемневшие дедушкины глаза, последний прощальный взгляд, взмах руки — и дверь захлопнулась. Сёма выскочил на улицу: вдали слышалось мерное звяканье шпор... Дедушку увели.

У ТРОФИМА

Улицы были тихи, и синий туман стоял над местечком, когда Сёма, паспех натянув куртку, побежал к Трофиму. Путь лежал через серую базарную площадь, мимо низеньких окраинных домишек — к реке. Здесь у жестянщика Фурмана спимал угол Трофим. Сёма постучал в окно торопливо и громко. Со скрипом отворилась дверь. Заспанный хозяин сердито посмотрел на Сёму:

— Что ты разбарабанился тут, мальчишка?

— Мне Трофима.

— «Трофима, Трофима»! — передразнил его Фурман.— Ты бы ещё ночью пришёл, мальчишка!

— Мне Трофима,— угрюмо повторил Сёма.

Хозяин с недоумением взглянул на раннего гостя и ворчливо сказал:

— Хорошо! Увидишь твоё счастье — Трофима.

Они прошли в дом. В комнате стоял кислый запах пелёнок и сна. Окна были плотно закрыты. На постели, покрытой пёстрым, сшитым нз лоскутьев одеялом, лежали ребятишки, и мать их, раскинув руки, спала с открытым ртом. Мухи медленно ползали по её бледному лицу, садились на нос и губы.

— Весёлая картинка, а?

Сёма оглянулся. Широкой рукой почёсывая волосатую грудь, стоял Трофим, прислонившись плечом к стене.

— Чего это ты? — спросил он и громко зевнул.— Пойдём уж на кухню. Расскажешь.

В кухоньке Трофим сел на табурет и, подперев кулаками голову, приготовился слушать.

— Дедушку арестовали,— тихо сказал Сёма.

— Как так, что ты мелешь?

— Арестовали,— грустно повторил Сёма,— пришли и арестовали.

Трофим подошёл к ведру, зачерпнул кружку воды, вылил себе на шею и вытерся краем рубахи.

— Так, так...— задумчиво повторпл он, сощурив глаза и закусывая нижнюю губу.— Так! Долго сидели?