Повесть о днях моей жизни

   Всегда сдержанный, сухой, немного черствый, он небрежно бросил под иконы большой сверток в кубовом платке.

   -- Это, может быть, снести куда? -- кивнул я на сверток.

   -- Ничего, пускай лежит, теперь все можно,-- весело отозвался Дмитрий.-- Читали манифест?

   -- Манифест?

   -- Ну да! Разве вы еще не знаете?

   Достав из свертка номер газеты, он подал мне.

   -- Читайте вслух.

   -- Новая жизнь начинается!..-- звенели в моих ушах обрывки речи горожанина, обращавшегося то ко мне, то к матери с отцом, то к Насте.-- Великий акт, переживаемый единожды каждым народом!.. Да здравствует свобода! Алтарь любви!.. Единицы-страстотерпцы... Ответственность перед страной и перед будущими поколениями!.. Свобода распустилась гроздьями!.. Свобода -- солнце!..

   Глаза Дмитрия разгорелись, на бледном лице выступила краска, лоб вспотел.

   -- Вот так лупит! -- изумленно проговорил отец, оглядываясь на меня.-- Наговорил целую кучу!.. Откуда что берется?.. Как там у вас в городе -- не слышно, почем идет мука?

   Я дернул отца за рукав, он удивленно уставился в лицо мне.

   -- Ты что дергаешь? Хлеб-то, чай, все едят!

   Горожанин оборвал, смущенно засмеялся.

   -- Ты, видно, милый, из стюдентов? -- бросая горшки, подошла к нему мать.-- Говорить шибко любишь: та-та-та, та-та-та, вышла кошка за кота!..

   Она весело залилась над своими словами, заглядывая Дмитрию в глаза.

   -- Лез бы, деточка, на печь: нынче холодно, а одежонка-то на тебе не добрая. Полезай, желанный, не упрямься -- там хошь грязно, да тепло зимой-то: как в раю, лежишь!..

   -- Нет, бабушка, спасибо, я не смерз,-- не зная, издеваются над ним, не понимают или от доброго сердца жалеют, моргал глазами Дмитрий.

   -- Ну, не хочешь -- твое дело... Сейчас молодуха чайку погреет... Непривычны, поди, к нашей жизни-то? У нас серо!..

   Я отогнал от приезжего мать, велел Насте следить, чтобы она опять не подскочила, сам побежал за товарищами.

   Изба через минуту наполнилась. Рылов поехал верхом за Лопатиным в Захаровку, за Калинычем -- в Зазубрино. Возвратившись, вызвал меня в сени.

   -- Гляди-ка, Петрович, что там делается!..-- схватил он меня за руку.

   -- Где?

   -- Там,-- ткнул Рылов на Захаровку.-- И там,-- ткнул он на Зазубрино.-- И по другим деревням!..-- Рылов сделал полукруг рукою.-- Собрание было у Микитича!.. Вся Захаровка!.. Стар и млад!.. Илья Микитич все говорит, руками в обе стороны размахивает, цепляет себя за волосья, и библия перед ним разложена... А мужики будто напились вина... Выбрали нового старосту, судьев, казначея... Теперь, бат, никому не хотим кланяться, будем, бат, жить своим порядком...

   Я посвистел.

   -- Это еще не все! -- воскликнул, захлебываясь, Рылов.-- Затевают чище!..

   Едва переводя от волнения дух, он шептал мне на ухо:

   -- В именье нынче ночью собираются...

   -- Лопатин?

   -- Он!.. Я же говорил тебе: как глумной, волосья на себе дерет!.. А у нас, Иван Петрович, когда?

   -- Вот послушаем гостя. Обожди... Узнаем, что в городе... Должно быть, и нам не миновать...

   -- Миновать никак нельзя, Петрович!.. Если миновать, так я лучше к шахтеру перейду в компанию не то к захаровским...

   -- Ты дурак, Рылов!

   -- Мы все будем дураки, Петрович, если миновать!..

   Мальчишка упрямо наморщил лоб.

   Лопатин приехал вместе с новым своим старостой, тем белобрысым парнем, которого я на днях видел у него, и двумя стариками -- выборными.

   -- Пожалуйте, ребятушки, милости вас просим, -- говорил я им, таща Лопатина в сторону. -- Зачем ты их приволок? Они -- не к месту.

   -- К месту! К месту! -- скороговоркою ответил он. -- Теперь все к месту... Голубята, лезьте в избу-то!..

   Седобородые, шестидесяти-семидесятилетние "голубята", стуча батогами, полезли в избу.

   Еще больше я удивился, увидя Калиныча с казенной бляхой. Вошел в избу важный, как губернатор, борода расчесана на две половинки, из-под свиты выглядывает праздничная, еще ни разу не стиранная рубаха, рожа -- как луженая.

   -- Лукьян, чего ты надумал? -- засмеялся я.

   Калиныч вопросительно поднял брови.

   -- Медаль-то! -- кивнул я на грудь.

   Высморкавшись в полу и степенно разгладив бороду, он торжественно ответил:

   -- Мир велел мне быть старостой.

   -- Вот черти! -- воскликнул Трынка. -- Напропалую народ осмелел!

   -- Черти не черти, -- сказал ему Калиныч, -- а дело сделано, и на другой манер не желаем...

   -- Ну, как? Вы уже готовы? -- подскочил к нему шахтер.

   -- Все исполнено, -- ответил за Калиныча его провожатый -- новый мирской сотский Павел Кузьмич Хлебопеков.

   -- Вот и здорово!.. Стараетесь лучше наших губошлепов!.. Вечером приду к вам!

   Сотский искоса поглядел на Петю, недовольно проворчав:

   -- Дорога не заказана.

   -- Это -- наш, -- сказал Калиныч про шахтера.

   Сотский расплылся в улыбку.

   -- Коли охота, с нашим удовольствием... Всем гостям будем рады... Тебя еще ни на какую должность не выбрали?

   -- Нет, я сам, брат, не желаю... Меня уже упрашивали... Должность -- это глупое дело.

   -- Отчего же, я вот, к примеру, сотский числюсь...

   Последнею вошла Мотя. Ни с кем не поздоровавшись, не поднимая глаз, она прошла меж гудевших мужиков к лежанке, крепко поцеловала Настю, издали кивнула головой матери.