Повесть о днях моей жизни

   На тяжелом склоне серых дней жизнь принесла Егору неиспытанную радость в сыне.

   Вася рос, учился, летом помогал в работе.

   -- Беспременно надо до делов парнишку довести,-- говорил Егор жене. -- Пускай добром помянет, когда вырастет. По-нашему жить -- смерть.

   Баба молчаливо соглашалась.

   Обессилевшие, дряхлые, согнутые нуждой и каторжной работой, путно не кормившей, они долго-долго просиживали в полутемной избе, разговаривая шепотом, чтоб не потревожить мальчика, и выцветшие глаза их ласково светились, а сухие губы задушевно улыбались друг другу и тем светлым мыслям, что теснились в старых головах.

   Весною, на одиннадцатом году, Вася окончил школу первым.

   Прибежав домой, он закричал с порога:

   -- Меня все хвалили!.. Набольший из города гостинец дал!

   -- Эк-ка, отличили? -- встрепенулся обрадованный отец.

   -- Да, молодчина, говорят, разумник!.. А батюшка за тропарь и литургию верных по волосьям гладил.

   -- Важно, ишь ты -- литургию ему откатал? На-ка вот и от меня. -- Егор развязал тряпицу и подал сыну двугривенный -- деньги для мальчика невиданные. -- Это тебе за труды и литургию, -- улыбнулся он и, не говоря больше с домашними ни слова, побежал в училище.

   Экзамены кончились. Инспектор, батюшка, учитель и еще какой-то человек в очках закусывали.

   -- Степан Васильевич, к вашей милости, -- робко отворил старик двери.

   Все подняли от тарелок головы.

   -- Это ты, Егор? -- спросил учитель, вытирая платком рот и поднимаясь из-за стола.

   -- Я... с докукой к вам... с нуждой... -- бормотал мужик, немного оробевший от ясных инспекторских пуговиц, но подвыпивший начальник добродушно улыбался, глядя на лохматого, растерявшегося Егора, и это его приободрило. Широко шагнув к столу, он вымолвил: -- Хочу еще сына учить... Есть, чтоб дальше?

   Все насторожились.

   -- Чтоб выше,-- пояснил он, взмахивая грубыми руками. -- Вы учили -- хорошо, покорно благодарим, но только я хочу, чтоб Васю еще кто-нибудь учил... На земского!..-- неожиданно для самого себя выпалил Егор.-- Господские робята учатся до двадцати годов, и я хочу до двадцати... Чем я хуже? Что мужик? Хочу до двадцати!.. На земского!.. А то -- на дьякона... Куда годится...

   Присутствующие переглянулись, и по их улыбкам Егор догадался, что сказал что-то неладное. Его сразу бросило в озноб, а по морщинистому лбу мелкими мутными капельками потекла испарина.

   -- Работником до гроба буду, помогите! -- прохрипел он, опускаясь на колени. -- Черви мы... Нужда заела... Пускай выбьется мальчишка. -- Старик с тоской глядел в глаза инспектору и батюшке. -- Все отдам, что есть, до дела б только довести... Причалу у нас нету в жизни никакого, собаками, которых все пинают в морду, маемся на свете... Так нельзя!..

   Вскочивши на ноги, учитель подхватил его подмышки.

   -- Встань же, экий, право!.. Ну зачем это?.. Ты говори, а на колени... Ну, к чему это!.. Отец он Пазухина,-- обернулся учитель, красный от смущения, к инспектору.

   -- Кланяйся земно господу богу, а не нам грешным, -- разглаживая окладистую бороду, сказал священник, протягивая белую руку за рюмкой.

   Сбитый с толку, Егор долго и скучно, жаловался на свою жизнь, божился, что жив только сыном, для которого готов на все; ему тоже что-то говорили и хлопали по плечу, но вынес он одно: нужны деньги, без денег ничего не выйдет.

   Задами, минуя свой двор, Егор отправился к Шаврову, упал и перед ним на колени, прося до осени полста.

   -- Пока начальник не уехал, -- говорил он, склонив голову. -- Пока он тут -- сподручней всунуть... Без того не хочет, надо, говорит, прошенье подавать... А на кого мне подавать, на всех? На муку свою, на нужду, на маету?.. Созонт Максимович, ангел, выручи!..

   -- Ты старый-то заплатил бы... Тридцать рублей старого, -- сказал Шавров. -- Шесть лет уж жду, али забыл?

   Клим Ноздрин, сосед Шаврова, первый подхалим в деревне, бывший в лавке, полюбопытствовал:

   -- Тебе, к примеру, для чего же этакие суммы -- хату, что ли, переправить вздумал?

   -- Нет, Платоныч, для Васютки... В школу его надо. В городах есть школы разные, он -- дошлый, в город его надо отправлять.

   -- Я думал на дело,-- усмехнулся Клим, смотря на старика, как на сумасшедшего.-- Чертову ты музыку городишь, брыдло!.. -- Злобно сплюнув, Ноздрин закричал, краснея: -- "В школу его надо", рвань паршивая! "В городе есть школы разные"? Глянул бы хоть на себя-то, да немного постыдился: сед, как пень, в лохмотьях, изба завалилась, издахаешь с голоду, а в башке -- дурь непочатая!.. Эх вы -- жители-одры! Гони его метлой, Созонт Максимович!..

   Целую неделю Егор, забросивший хозяйство, ездил по уезду, надоедая своими разговорами попам, помещикам, лавочникам и их детям, всем, кто носил городскую одежду и, по его разуму, мог оказать ему помощь. Бледный, худой, истосковавшийся, он трясся по размытым весенним дорогам от деревни к деревне, робко жался на кухнях и порогах барских хором, торопливо сдергивал облупленную шапку, умолял и чуть не плакал, а получив отказ или недоумевающую улыбку, крепко поджимал бескровные губы, садился в телегу и ехал дальше.