Повесть о Федоте Шубине

— В Академии художеств осенью начнется обучение. Ждут еще профессоров из Парижа, подыскивают доктора, чтобы учил познавать строение тела. Все это скоро будет. Месяца через три-четыре и ты займешь в Академии место. А пока, дорогой земляк, с будущей недели, до открытия Академии, поработай при дворце и сумей извлечь из этого пользу. Известно мне, что во дворец требуются чернорабочие, истопники и прочие для простых дел люди. Через посредство дворцовой конторы могу я тебя на некоторое время туда устроить. Для чего это надобно? — спросил сам себя Ломоносов и, пытливо посмотрев на задумчивого и притихшего Федота, пояснил: — Дворец дивен великолепием своим, искусствами знатнейших мастеров живописи, скульптуры и архитектуры. Присмотрись к предметам, дворец украшающим, и тогда тебе станет ясно, чего недостает самобытному дарованию художника. Попасть во дворец доступно генералам, сановным лицам, знатным особам. Так вот, пока ты особа не знатная, — весело проговорил Ломоносов, — я устрою тебя во дворец истопником, но не ради того, чтобы печи топить, а ради того, чтобы ум копить. Там такое есть, чего ты и в Кунсткамере не встретишь…

Долго разговаривали они о Денисовке и холмогорских новостях, а потом Михайло Васильевич предложил гостю пойти с ним в собственную его, Ломоносова, мозаичную мастерскую, что была построена у Почтамтского моста.

По случаю воскресенья в мастерской был всего лишь один сторож, который немало удивился появлению хозяина в неурочное время. Сторож низко поклонился Михаиле Васильевичу, посмотрел на Федота, следовавшего за Ломоносовым, и, звеня ключами, открыл им двери. В светлом помещении, загроможденном досками и разноцветной каменной и стеклянной россыпью, ничего привлекательного не было. К одной из стен прислонены были полотна живописных эскизов; напротив, в наискось поставленных формах, готовые отдельные части будущей мозаичной картины показывали, что в обычное время здесь кто-то кропотливо трудится.

— Тихо подается, — сказал как бы про себя Ломоносов, заглядывая в деревянные формы. — А я уже заказал отлить для картины медную сковороду весом в восемьдесят пудов…

— Что это будет, Михайло Васильевич? — спросил Федот, с изумлением глядя по сторонам.

— Большое дело, земляк. Тут года на три — на четыре работы хватит. Мои люди создают картину на века. Будет изображена Полтавская баталия: победа русского войска над шведами. Да, дело не легкое, — повторил Ломоносов, — что приобретается легко, то мало и держится, а картина эта, может быть, переживет и внуков наших…

— И как это вы, Михайло Васильевич, успеваете столь множество дел делать: и наукой занимаетесь, и книги сочиняете, да еще и картины составляете из этих камушков? Уму непостижимо! — удивлялся Федот, разглядывая отдельные части будущей мозаичной картины.

— А ничего, голубчик, непостижимого. Жизнь коротка, поспешать надобно, — ответил Ломоносов, довольный тем, что этот молодой деревенский парень проявляет любопытство к искусству. — Главное в этом деле моя мысль, моя затея, моя композиция, а что касаемо непосредственного исполнения, то тут, разумей, нужны многие рабочие руки и умная голова исполнителя. Таковым у меня является старший мозаичный мастер Матвей Васильев — человек из простых людей, однако с умной головой, в упражнениях своих в мозаике достиг успехов немалых.

— Где же такая картина будет повешена? Во дворце, наверно? — спросил Федот.