Повесть о Федоте Шубине

— Спасибо, молодой друг, спасибо! Вот удружил! И домик-то наш, и елочка — все на месте! А ведь главное — ни словом не обмолвился, взял да молчком и сделал. Вот это действительно мудро! Так и впредь поступай — не хвастай заранее, что намерен сделать, ибо не достигши, хвалиться нечем, а достигши — незачем. Другим же хвалить, как мне к примеру, невозбранно… Да ты почему такой опечаленный? Какая тоска грызет сердце твое?

И, узнав о письме от братьев Шубных из Денисовки, Ломоносов стал его успокаивать.

— Не стоит голову клонить, — сказал он, — поморам не к лицу сгибаться от дум. На пути твоем много будет препятствий — пугаться их не следует. У тебя хорошая защита — талант. Это первое. А второе: попечитель Академии Иван Иванович Шувалов — человек с головой. Я ему о тебе скажу, чтобы в обиде ты не был. Мне в твои годы куда трудней было: за поповича себя выдавал, гроши на прокорм уроками выколачивал. А насмешек-то сколько претерпел! Боже ты мой! Помню, в Москве среди учеников выше меня ростом никого не было. Так обо мне говорили: «Смотрите, какой болван, а латыни учится!» Хотел было попом стать и ехать на приход, то-то бы глупость великую сотворил. Да, я познал наконец счастье в науках, но ведь я знал и горе. Нужда не могла меня согнуть. Злые люди, бездарные лиходеи и невежды да немцы проклятые и посейчас мне пакостят. В тягость, говорят, нам Ломоносов. Однако, зная свою справедливость и пользу, принесенную мною Российскому государству, я не согнусь перед дураками и мерзавцами!

— Одного боюсь: изловят меня как беглого, и поминай как звали, — сокрушенно признался Федот.

— В Академии не тронут, — заверил Михайло Васильевич. — Бояться тебе нечего. И, как знать, пока от Денисовки до сената идут розыски, ты успеешь состариться (не дай бог, умереть), таковы расторопные слуги в наших российских канцеляриях. Чем выше, тем труднее суть дела постигнуть. Понадеемся на лучшее: доколе ищут беглого черносошного пахаря и помора Федота Шубного, он, Федот Шубной, с успехом будет учиться. Учись, друг мой. Богатые учатся тому, как богатство употреблять для себя с пользою, а такие, как ты, должны постигать науки, чтобы народу быть полезными…

Ломоносов подошел к шкафу, переполненному книгами, достал одну из них, в кожаном переплете, и, перелистнув несколько страниц, прочел длинную фразу по-гречески и затем сказал Федоту:

— Вот древние мудрецы что говорили: «Благомыслящий бедный человек, старайся дойти до высших чинов, дабы братьям твоим добро делать, а злодеям мешать делать зло…» — Он закрыл книгу и, поставив ее, добавил: — Запомнить надлежит такое и приводить в действие…

Глава седьмая

Академия художеств временно помещалась в деревянных домах, арендованных у частных владельцев. Дома снаружи были оштукатурены и выбелены. Внешне они ничем не отличались от каменных, занимали целый квартал и выходили фасадами на Неву. Напротив, через Неву, раскинулось Адмиралтейство. За Мало-Невским рукавом выпирали из Невы тяжелые серые стены Петропавловской крепости. Золоченый шпиль соборной колокольни высился над городом, рассекая мрачный осенний небосвод.

Вырастали кварталы и целые улицы сплошь каменных дворянских особняков, казенных зданий и купеческих домов. Насаждались сады, парки, бульвары. Возводились плавучие мосты и бревенчатым свайником укреплялись берега Невы, Невки, Мойки и Фонтанки.

Архитектор Кокоринов поспешно готовил чертежи нового здания Академии художеств. Но время не ждало — нужны были чеканщики, резчики, лакировщики, литейщики, живописцы-художники, скульпторы и архитекторы. Поэтому, не дожидаясь, когда возведется на Васильевском острове здание Академии, еще год тому назад начали в арендованных домах обучение искусствам лиц, подающих надежды.

Три «знатнейших художества» значились в программе Академии: живопись, скульптура и архитектура.

В ненастный ноябрьский понедельник к указанному сроку пришел Федот Шубной в Академию. Его фамилия не то ошибочно, не то нарочито, по соизволению куратора Академии или самого Михайлы Ломоносова, была изменена. С сего дня он стал Шубиным. Ему, как и всем ученикам-первогодникам, выдали форменную одежду — два платья, праздничное и будничное, фунт пудры на полгода, коробку помады с кистью для прихорашивания лица и шелковую трехаршинную ленту в косу.

На другой день после молебна все прошлогодние ученики и новички, одетые в академическую форму, выстроенные по ранжиру в две шеренги, стояли вдоль набережной и слушали слово попечителя Академии Ивана Ивановича Шувалова. Из его речи ученикам стало понятно, что Академия должна и будет готовить художников на благо государыне и России, дабы не осрамиться перед другими державами. И еще Шувалов говорил о добродетели учащихся: надобно бога бояться, государыню почитать; талант — дело само собой подразумеваемое. Но художник — лицо особенное, одержимое в мыслях и чувствах верой в свои силы.